«The Coliseum» (Колизей). Часть 2

– А ты добавь: лицемерна и расчетлива, – Людмила усмехнулась и посмотрела в глаза соседке.

Галина недобро прищурилась:

– Ты о бревне? В собственном глазу? Спасибо за букетик в огород. А добавить «глупа» – забыла? Чего там околотками – прямо давай…

– А ты хочешь? – Толстова посерьезнела. – Так вот, я готова обсуждать манеры и потребности только одного человека – Самсонова. И только с ним. А тебе… лучше бы с Виктором и вообще-то, свои…

– Да с ним-то как раз понятно.

– Ну, ну. Мне бы такую проницательность, – подруга снова усмехнулась.

– О кей, закрыли. Останови каток.

Людмила и сама была рада примирению. Она помешала кофе и, вынув ложечку, нарочито внимательно стала ее разглядывать:

– Лучше расскажи, видела ее там?

– В театре, что ли? Ну, видела, – досаду опять сменило презрение.

– Давай не будем о чужой любви, – Толстова продолжала наводить мосты. – Валентин прекрасный человек.

– Любовь?! Может, и у Елены? К Андрею? Или ты подскажешь другого мужчину? – усмехнулась Галина. – Где она?.. светлая, высокая? Я тебя умоляю! Сама-то любишь? Или поневоле? Как всегда на Руси? Как и я задумала? Или недостойна? Может, порода не та?

– Ну, что ты такое говоришь! – Людмила обиженно отвернулась. – И вообще, оставь мои отношения…

– То-то же! Любо-о-овь, у них!

– Сама-то что делаешь? Виктор… мучается… все видят.

– Оттого и мучается, что догадывается… не люблю.

Твердый голос собеседницы застал Людмилу врасплох – такого признания она не ожидала.

– Самой скрывать тяжело… да куда деться. Вон, Самсонова твоего терплю. Боюсь одного и всегда – напоит. У дружка-то набережная – предлог и возможность. А я так не хочу.

– Ну, да… – укол прогнал растерянность. – Только у Самсонова, как сам говорит, убойная отмазка – среди успешных особей алкашей почти нет. Есть, которые вообще не пьют и не курят. Представляешь, говорит, какая высочайшая степень страха и за что, должна владеть человеком, чтобы не давать шансов пороку?

– И к чему он это приводит? – насторожилась Галина.

– А предлагает угадать боязнь чего обладает таким волшебным свойством? И насколько они дальше от Бога, чем простой попивающий мужик.

– Ишь ты, кем прикрылся. Изворотливо оправдывает собственные грешки.

– Так и сказала. Ответил – очень может быть. Но лучше предстать честным перед… – она осеклась, – чем замаранным по уши презрением к людям.

– Отчего такой вдруг честный?

– Правильные решения, говорит, принимаются раз в год. Два месяца только правду.

– Какие два месяца?

– Великий пост.

– У-тю-тю! Новость. И этим побаловаться решил? А ты спроси – сам-то верит? В то, что говорит? Я бы его по косточкам быстро разложила.

Толстова отмахнулась:

– Так просто Самсонова не возьмешь. Кто по его замашкам скажет, что начитанный? Родители золото. Многое дали.

– Только не в коня овес. Одно вложили, другое прозевали. И теперь «у нашего Федорки на всё отговорки».

– Да ну его, Галь, – Толстова вздохом выразила согласие. – Мне тебя жалко.

Она действительно жалела Галину, переживала тотальное «невезение» в делах амурных и потому сдалась. Даже попыталась сгладить.

– Не обижайся, – женщина тронула руку собеседницы. – Ты ходила в театр? Ну, конечно… о чем спрашиваю… Виктора не надо уговаривать… это моего…

– Ну почему обязательно с Виктором?

– Ох, отчаянная ты баба… – Людмила покачала головой. – А мне – кремень, кремень!

– Да уж куда нам до ваших-то низвержений идолов! – Галина резко отбросила волосы. – А вот скажи, я здесь у подруги ночевала – домой поздно было добираться, утром сплю еще, а ее кот как прыгнет мне на лицо! Обалдела! С чего бы? Как думаешь?

– Не узнал без косметики.

Подруга рассмеялась. Лицо Толстовой оставалось грустным. Она хрустнула пальцами и тихо сказала:

– Только смотри, есть любовь по расчету, а есть по просчету.

Галина Андреевна прищурилась, все еще улыбаясь, и голова закачалась из стороны в сторону:

– Ой, Людка, Людка… кто ты? – ложечка закружилась, размешивая кофе. – Как звать? Провидица? Пифия? Или блаженная? – и тут же опустила глаза, задумавшись.

С минуту обе молчали.

– Слушай, – ложечка уже была спокойной, – а Елена, помнишь, случай с Тургеневым рассказывала… на пароходе? Тот, что Панаева описывает. Всё подводила к тому, будто человеческое в известном имени важнее таланта… и если первого нет, второго быть не может по определению?

– Ну, и повороты у тебя, Галка, – Толстова тревожно посмотрела на входные двери. – Ведь только что прошли, видела. Куда понесло? А Тургенев… так и Достоевский о нем в «Бесах» то же самое говорит.

– Н-да… если так… сколько пьедесталов из песка? Кого в учебниках оставим?

– А я давно делю. И учу тому же.

– А в отношении себя как жены? Твое мнение? Такое же? Если человек в тебе весьма своеобразен, способен на некоторые, скажем… не совсем правильные проступки? – и, видя удивление в глазах подруги, уточнила: – В нас, в нас, чутких, нежных, ласковых… и не только с мужем… тогда звание «жены» какому определению подлежит? Или покушаюсь на терпимые вариации?

Толстовой стало не по себе, но она промолчала.

Галина снова задумалась, снова отхлебнула и, будто перелистывая страницу, заключила: