The Fallout (ЛП)

Гермиона оглядывается в поисках стула, который бы можно было придвинуть к кровати, но ничего не находит. Неужели она единственная, кто навещает Малфоя? Его прикроватная тумбочка пуста — ни открыток, ни конфет — и Гермиона понимает, что, скорее всего, её догадка верна. У Драко есть приятели, но он общается с людьми в сдержанной манере, и ей начинает казаться, что, похоже, только она да Невилл могут терпеть его характер. А теперь только… она.

— Полагаю, кольцо оставила ты, — Гермиона кивает, Малфой отвечает ей тем же. Интересно, как часто он выдавливает из себя «спасибо»?

Тишина тянется так долго, что Гермиона начинает нервничать и нарушает молчание, заговорив о первом, что приходит ей в голову.

— Прошлым вечером я видела Гарри. Он попросил передать тебе, что сожалеет.

Драко прекращает отбивать ритм большим пальцем, на его лице появляется какое-то странное выражение.

— Ах вот как.

— Да. Не знаю, за что он извинялся, но… — она осекается, сообразив, что Малфой прекрасно осведомлён о причинах.

— За то, Грейнджер, что тебя совершенно не касается. И передай Поттеру, — Драко буквально выплёвывает это имя, — мне не нужны ни его чёртова жалость, ни вина. Так и передай.

Удивлённая такой вспышкой злости и ожесточением, Гермиона хлопает глазами — она обязана выяснить у Гарри, что же случилось.

— Хорошо.

Его челюсти то сжимаются, то разжимаются — кожа на висках ходит ходуном. Малфой поворачивает голову и смотрит на занавешенное окно. Из палаты Гарри виден двор больницы — откуда за Поттером не могут шпионить журналисты, но окна Драко расположены на фасаде. Наверное, Малфой ни разу не раздвигал шторы.

Она проводит с Малфоем еще минут пятнадцать в угрюмой тишине — и всё это время старается завести хоть какой-нибудь разговор, но Драко либо ограничивается короткими репликами, либо вовсе хранит молчание.

День: 1437; Время: 15

— Твой шрам исчез.

— Что? Нет. Нет, он просто стал менее заметным.

Не сводя глаз со лба Гарри, Гермиона осторожно приближается к больничной кровати, пока не убеждается, что это правда.

— Странно.

— Думаю, это произошло, когда я его убил. Мне казалось… будто я мог его чувствовать. Моя голова просто… взрывалась. Это была самая сильная боль, которую я когда-либо испытывал, и я рухнул на колени. Думал, что умру. Что… что вдруг я не смогу жить без его частицы внутри меня. И что вся эта параноидальная болтовня Грюма о крестраже во мне, в конечном счете, оказалась правдой.

— Это было ужасно.

— Было. Было, Гермиона. Даже не могу описать насколько. Я отключился, а придя в себя, увидел Рона, который лежал неподалёку. И, думаю, единственная причина, почему я снова сразу не вырубился, заключается в том, что я ждал: вот Рон шевельнётся, и я пойму, что он жив. Едва он закрыл глаза, как я сделал то же самое — и очнулся уже здесь.

От этих откровений голова у Гермионы кружится. Она не может перестать думать о том, почему Пожиратели не забрали Гарри. Поддавшись психозу, она задаётся вопросом: может быть, Люпин скрыл смерть Рона? Скормил ей эту историю про плен, чтобы ей было не так плохо? Но нет — Ремус всё бы ей рассказал в тот раз, когда она вернулась и накричала на него. Люпин бы не позволил ей сохранить надежду.

И вдруг перед её внутренним взором предстаёт одна-единственная картина: Гарри и Рон, распростёртые на земле в паре метров друг от друга. Окровавленная одежда, трясущиеся от усталости тела, зелёные глаза, всматривающиеся в синие, — обоюдная попытка удержаться в сознании и убедиться, что твой друг жив. И Гермиона не знает, что ещё могло бы лучше охарактеризовать её мальчишек в конце этой войны.

— Ты выжил.

Гарри кивает и выдыхает — наверное, он пока не до конца это уяснил. Бóльшую часть своей жизни он прожил в сгущающейся тени Волдеморта и с осознанием того, что может в любой момент погибнуть — от той же палочки, что убила его родителей. Всё, что знал Гарри, — это опасность и угрозы, он так долго существовал под их гнётом, что, скорее всего, сейчас гораздо хуже Гермионы представляет, как жить дальше.

Они проводят время за ничего не значащей болтовней, и когда Гарри интересуется, как себя чувствуют остальные, Гермиона начинает нервничать. Она почти уверена: сейчас последует вопрос о Драко, но что именно отвечать, она не знает.

— Ты виделась с Малфоем?

— Да, — Гермиона задерживает дыхание.

— Передала ему мои слова?

— Да.

Гарри не спрашивает, какой была реакция Драко, — вероятно, он понимает, что вряд ли хорошей. Вместо слов он упирается взглядом в бледнеющие полоски света, заметные сквозь щели в шторах, и в течение нескольких ударов её сердца хранит молчание.

— Знаешь, я убил Люциуса Малфоя, — теперь всё встало на места: и его извинение, и ярость Драко.

— Ясно.

Гарри слегка качает головой.

— Он… схватил Рона. Думаю, Рон потерял палочку, и Люциус… пытал его. Именно он оставил этот порез на его лице. Обратила внимание?

— Да, — собственная ложь ранит Гермиону.

— Я сражался с двумя Пожирателями Смерти, слева подбирался ещё один. И я ничего не мог сделать. Рон стоял там, прислонившись к дереву, ждал смерти, а я не сделал ничего.