The House

Прямо по этим осколкам, не чувствуя боли в порезанных ногах, я кинулся наружу. Бегом проскочил сонную улицу, долетел до угла с более оживленной авеню и остановился. Мимо шли люди, поглядывая на мое перекошенное лицо с равнодушным любопытством. Воздух был тягучим, по-летнему вязким. И вдруг и улочка, и авеню с ее прохожими, показались мне продолжением декорации, только не той странной, но безобидной, что у Сэма, а другой, еще более жестокой, чем у Мазеля. Потому что жестокость охватывает и эту реальность, как железный обруч бочку, и не дает ей рассыпаться. И нужда в жестокости здесь еще больше, чем в Доме. Кроме того, в Доме, в его реальностях, живут добровольно, а на этих улицах мы все заключены в одну бесконечную реальность, и убежать из нее можно либо в смерть, что страшно, либо в Дом, который так удачно застрял посередине. Дом...

Я повернул голову и, прислонившись к стене, стал опускаться на землю. Это было нетрудно, потому что земля под ногами дернулась, как недавно пол лифта, потом дернулась еще сильнее и загудела. Дом - тот самый, из которого я только что выбежал - начал медленно оседать, странно складываясь внутрь. В какой-то невероятный момент мне показалось, что, удержись я на ногах, и Дом остановит свое тяжелое, пыльное и грозное движение вниз. Но безрассудная, необъяснимая рука упрямства тянула меня все ближе и ближе к теплому асфальту. Из последних сил я сопротивлялся. Дом вроде бы замедлил движение, но потом быстро и равнодушно, покоряясь неизбежному, осел окончательно. Только дым рванул в стороны и вверх и к моменту, когда я коснулся асфальта, завертел в мелких смерчах, скрыл остальное разрушение. Пыль заслонила солнце, и я был почти уверен, что его просто кто-то на время пригасил, как и положено в этой сцене. Кричали и куда-то бежали люди. А я внезапно догадался, почему были так спокойны Сэм и Шутник в тот, последний момент. Дом остался Домом. Просто маленькая перемена декорации. Интересно только, что дальше.

КОНЕЦ

Июль 2001, Нью-Йорк.