The Irony Tower. Советские художники во времена гласности

Раздражение, которое все выказывали по отношению к Иосифу, Лене и Мизиано («Они похожи на образованных дилеров, а не на критиков, кураторов или историков искусства», – объяснил мне как-то один из художников старшего поколения), выплескивалось в виде наглой снисходительности и неприятия людей, которые хотели бы тоже вступить в игру. Айдан, конечно, была игроком, но она никогда этого и не скрывала. Иосиф и Мизиано старались сохранить незапятнанной дружбу с художниками, одновременно пытаясь втереться в доверие к нужным людям. Так или иначе, выставки, сделанные Иосифом, были оценены высоко. Кроме того, он был когда-то женат на Ире Наховой, которая раньше была замужем за Монастырским, и к тому же многие годы занимался авангардом. Отношение к Мизиано было много хуже, хотя все соглашались, что «Москва – третий Рим» была одной из лучших выставок года. Он написал несколько статей для каталогов разных больших выставок, которые вызвали в художественной среде множество нареканий. Например, в каталоге к выставке «10+10» он попытался провести параллель между художниками, сопоставить которых, по мнению самих художников, было немыслимо.

Но это вряд ли было справедливо, в то время почти все играли в какие-то игры. То, что художники-авангардисты подвергались гонениям, не давало им монополии на извлечение прибыли из выгодных ситуаций, которые возникали вокруг.

Костя говорил, что хочет прекратить переговоры с Западом, потому что во всем этом много суматохи и беспокойства, но продолжал встречаться с иностранцами, улыбаться и шутить. Свен Гундлах и братья Мироненко вели какие-то дела с разными мафиози и директорами кооперативов по поводу квартир, продуктов из-под полы и скидок на авиабилеты. Кто из этих людей был до конца честен, свободен от корыстных расчетов? Сергей Волков, который сначала вызвал много косых взглядов, заработав сразу – и как-то слишком легко – много денег, и который, кажется, быстро понял, что с этими деньгами делать, был в числе тех немногих, кто умудрился сохранить достоинство и честность. «В нем хорошо то, что, даже, когда он делает деньги, он всегда готов говорить об искусстве, а другие, у которых денег меньше, только о них и говорят, – сказал мне Никита Алексеев. – Волков не подражает западным художникам, но он и не пытается держать дистанцию по отношению к ним, он многому учится на Западе, но в то же время сохраняет свою индивидуальность. Ему не нужно сохранять свою экзотичность, свой местный колорит, как многим другим. Он может меняться, и он меняется. И он никогда не вмешивается в чужую жизнь и чужие решения». Андрей Монастырский был единственным из всех, кто наотрез отказался ехать на Запад.

Но было ли это проявлением силы или страха? Костя однажды сказал мне: «Я хочу делать трагические работы, но чтобы делать трагические работы, в конечном счете я должен быть счастлив. Работы Монастырского становятся более сложными и, в некотором смысле, более комичными, потому что, становясь отшельником, он превращает свою жизнь в трагедию. Жизнь и работа обязательно находятся в отношениях инверсии друг к другу». Ира Нахова сказала: «Я не думаю, что он боится.

Он очень уверенный в себе и очень умный человек, один из самых умных из всех, кого я знаю, и он очень хорошо знает, что и когда нужно делать. У него много терпения, и, когда он сочтет, что подходящий момент наступил, он начнет везде ездить. У него единственного такое самообладание».

И в самом деле, в 1990 году Монастырский женился на немке – Сабине Хенсген, которая была одним из составителей «Культурпаласта», и теперь живет то в Москве, то за границей.