The Irony Tower. Советские художники во времена гласности

Солдаты переглянулись, потом посмотрели на нас, мокрых, продрогших, вооруженных только верой в собственную правду, без каких-то материальных воплощений силы, словом, выглядящих так, что им оставалось только рассмеяться. Но танкист из головной машины вместо этого пожал плечами, сказал, что им ничего не остается, как послушаться воли народа, и приказал освободить место, чтобы танки могли развернуться. Для этого понадобилось довольно много пространства. «Почему ты думаешь, что они развернутся и уедут?» – спросил я Костю. «Из-за нас, – ответил он. – И из-за того, что мы сказали». Когда танки уехали, все, друзья и незнакомцы, бросились обниматься и целоваться, а мы почувствовали возбуждение от победы. После этого приключения мы прониклись отвагой, соответствующей моменту, собрали друзей, которым все рассказали, и отправились в мою гостиницу, где плотно пообедали, преисполненные гордостью за себя. Моя виза заканчивалась в этот день, поэтому после обеда я поехал в аэропорт. Остальные отправились домой отсыпаться перед ночным дежурством перед Белым домом.

Но ночное дежурство не состоялось. К тому времени, когда я прошел регистрацию на рейс, путч провалился, частично под воздействием внешних сил, частично из-за того, что войска отказывались штурмовать баррикады и стрелять по защитникам парламента.

Художникам эти события позволили выйти на новый уровень свободы. Свобода всегда была их главной целью, но эти три дня подарили редкую возможность побороться за свободу физически, в режиме реального времени.

«Мы выиграли войну, – сказал мне Костя по телефону позже. – Ты, я, мы все вместе. – Он замолчал на секунду, а потом добавил: – С моим флагом».

Планета Железяка

«…Мы создали вас из мужчины и женщины и сделали вас (разными) народами и племенами, чтобы вы узнавали друг друга…»

Коран, сура 49, аят 13

Наконец-то это случилось. Двадцать лет спустя… даже больше.

Вообще-то эта книжка должна была выйти еще в прошлом веке. Первое поползновение было сделано в начале 1990-х, когда Иосиф Бакштейн только организовал свой Институт современного искусства. Я как-то заметил ему, что было бы неплохо издать дебютную книжку нашего друга Эндрю на русском языке. Благо Ира Колисниченко, будучи профессиональным переводчиком, с энтузиазмом поддержала эту мысль. Иосиф согласился, но отсутствие средств, суета и наше всеобщее разгильдяйство не позволили довести дело до конца.

Потом было еще несколько попыток, но и они не имели успеха.

За это время мы выросли, возмужали, забурели и состарились.

Слава богу, что появились Саша Иванов и Миша Котомин, которым хватило воли и упорства реализовать эту идею.

Наша дружная и веселая компания, работавшая над русской версией предлагаемой книги, долго мучилась, пытаясь получше перевести ее название. Понятно, что словосочетание «Irony Tower», буквально переводимое как «Ироническая башня», у англоязычного читателя может рифмоваться и с «железной башней» (Iron Tower), и с «башней из слоновой кости» (Ivory Tower, забавно, что человек, придумавший это выражение, тоже носил имя Соломон), и с «железным занавесом» (Iron Curtain). По-русски создать нечто равнозначное как-то не получалось. Какой только бред не приходил нам в голову. С определенного момента в моей несчастной голове стало вертеться: «Какая-то железяка… какая-то железяка… какая-то железяка».

По сложившейся привычке я обратился к компьютерной «узнавайке». Набрав в «Яндексе» вышеозначенное слово, я получил в результате забавное «Планета Железяка», которое, в свою очередь, отослало меня к историям Кира Булычева. В нескольких его текстах фигурирует Шелезяка, планета, на которой жили роботы и которая имела гладкую, ровную и серую поверхность.

Мне это напомнило то, как Россия изображается на зарубежных картах. Обычно это нечто в углу, уходящее за край листа, где, как правило, располагают таблицу с условными обозначениями.

Мне кажется, что именно такой планетой Железякой всегда была и остается Россия для остальных жителей земного шара.

Эндрю Соломон, когда он высадился, как какой-нибудь Миклухо-Маклай, на поверхности нашей страны, не был исключением. Об этом говорят ляпы из разряда «трудности перевода», с которыми мы всегда сталкиваемся при прочтении его текстов. Часто его записки напоминают мне рассказы Гулливера о его путешествиях, а порой и сочинения барона Мюнхгаузена.

Справедливости ради надо сказать, что многие мои знакомые путешественники «из-за бугра» грешили созданием фантастических картин нашей действительности.

Например, в книге моего германского приятеля Харлампия Орошакова, помимо других перлов, есть замечательный эпизод, где в музее-заповеднике Коломенское нам дорогу преграждает большая отара овец, сквозь которую мы с трудом пробирались. (Это совершенно невозможно, я очень боюсь овец.)