The Kids Aren't Alright (СИ)

И она затряслась в рыданиях так, что Рейчел не придумала ничего лучше, чем крепко-крепко её обнять и не отпускать до тех пор, пока она не успокоится. Самой Рейч было страшно. Очень страшно. Она вновь вспомнила о карме, которая, похоже, не собиралась от неё отставать. «Неужели Али придётся расстаться с её папой из-за того, что я обрела своего? Это несправедливо! Несправедливо!» — машинально гладя Алексис по спутанным волосам, думала Рейчел, не замечая, как у неё самой по щеке течёт слеза…

Комментарий к Глава 29. Папины дочки

Вот такая милая и грустная глава вышла, почти безрейтинговая, никакого секса и насилия. Но это просто разминка перед следующей, где опять будет полный треш и угар, как я люблю ;)

========== Глава 30. Мёртвая девушка ==========

Комментарий к Глава 30. Мёртвая девушка

Прошу вас обратить внимание на то, что эта глава - самая жёсткая и неприятная из всех. Если бы для отдельных глав можно было ставить предупреждения, Кинк здесь бы цвёл ярким цветом. В главе присутствуют очень важные персонажи и линии, которые потом будут использованы в спин-оффе https://ficbook.net/readfic/8095678

Название - отсылка к очень интересному, но малоизвестному фильму 2006 года - “The dead girl”, с Бриттани Мёрфи в одной из ролей. Это прекрасный фильм, советую его посмотреть, Бриттани там, кстати, играет проститутку. Я очень люблю эту актрису, столь рано покинувшую нас, поэтому одна из героинь, которая появится в этой главе списана напрямую с неё, даже зовут её также, Бриттани.

П.с. После этой главы мне пришла награда с названием “За Эмму” и, вы знаете, это просто лучшее, что могло случиться!

Айзек и Люсиль Хоровиц сделали абсолютно всё, чтобы Эмма почувствовала, каково это, жить в Аду на Земле. Использовали все свои связи и накопления, чтобы её определили в блок с самыми жестокими преступницами и халатными охранниками. За небольшой срок заключения, всего восемь месяцев, Голдфайн из простого деклассированного «белого мусора» превратилась в затравленное существо с обезумевшим от вечной боли и унижения взглядом. От прежней «густой» красоты Эммы не осталось и следа — она похудела до сорока пяти килограммов, а всё её тело было покрыто незаживающими ссадинами и синяками.

Сокамерницы, во главе со смотрящей, Моной, сидевшей за то, что подушкой задушила обоих своих полуторагодовалых близнецов, измывались над ней всеми возможными способами. Обрезали её кудри до плеч, прокололи клитор (и Эмме просто повезло, что сделали они это одноразовым шприцем), неоднократно топили в грязном унитазе, заставляли раздеваться догола и заплёвывали.

Изнасилования же вообще не поддавались подсчету. К концу первого месяца в тюрьме Эмма смекнула, что лучше устраивать секс-шоу самостоятельно, чем терпеть, как ее трахают на сухую до разрывов несколько пар рук. Поэтому она стала сама скакать на злополучной полицейской дубинке, словно полоумная, а потом обслуживать сокамерниц. Не забывала она время от времени отходить себя дубинкой до синевы, на потеху публике.

Чувствуя, что сходит с ума от бесконечного кошмара, Эмма иногда хотела пару раз хорошенько приложиться головой об стену и помереть уже от разрыва аневризмы. Но её останавливало одно особое чувство. Нет, не трусость, а ненависть, невероятной силы ненависть к самой себе. С каждым избиением и изнасилованием она хотела больше. Хотела, чтобы ей доставляли такую боль, от которой бы она рассыпалась на атомы. Чтобы её использовали, как половую тряпку, растаптывали и собирали по частям, а потом снова проделывали с ней то же самое. Снова, снова и снова. Чтобы в ней не осталось ничего человеческого, лишь три дырки для того, чтобы в них вставляли всё, что угодно, принося ей безумную смесь из боли и удовольствия.

Она перестала плакать с того самого разговора с матерью. Слёзы ей заменил смех. Заливистый, пугающий своей истеричностью смех. Она смеялась, трахая себя целой кистью руки; смеялась, когда Мона брала её за волосы и возила лицом по грязному полу; смеялась, когда другая сокамерница, Джойс, мочилась ей прямо в рот. При этих жутких приступах смеха у Эммы всё плыло перед глазами, серые стены прекращались в яркие пятна, похожие на калейдоскоп, в ушах звенело, ей было жарко и душно, спазмы словно перетягивали грудную клетку невидимыми цепями. «Я сейчас сдохну! Я сейчас сдохну!» — визжала она, но продолжала наяривать кулаком между ног или терпеть нечеловеческие издевательства. Смерть, как и жизнь, не была к ней благосклонна и не желала приходить, чтобы, наконец, прекратить страдания несчастной…

*

Эмма покинула тюрьму в конце октября. Напоследок одна из надзирательниц, мерзко улыбаясь, сфотографировала её, чтобы послать карточку поверженной Голдфайн Хоровицами. За месяцы моральных и физических пыток у Эммы, видимо, повредился мозг, поэтому то, что у неё нет денег, телефона и сменной одежды, она поняла, лишь отойдя на несколько километров от тюремных ворот. Услышав, что вдалеке слышен шум тяжёлых машин, Голдфайн, не обращая внимания на натирающие босоножки, поплелась туда.