The Last station

– Ну, как же, смотри. Стоять в углу комнаты – заведомый проигрыш, потому что это ловушка. Долго бегать и скрываться утомительно – потеряешь бдительность, и всё – ты в пролёте. Куда выгоднее стоять в центре, спина к спине, и держать под контролем все четыре стороны.

Искренняя улыбка сползла с лица Паши, стало менее гармонично и захотелось закрыться от врача.

– Где твои единомышленники, Паш? – искусно подвёл наконец доктор к истинной мысли, от которой Паше и стало не по себе. Переведя дыхание, парень взял себя в руки:

– Они рядом, – просто и лаконично произнёс он. Затем украдкой, словно чтобы никто не подслушал, он постучал по своему виску указательным пальцем. – Все они тут, док. Смекаете?

Удивление, мелькнувшее на лице доктора, стало той самой втихую украденной конфеткой из вазочки для посетителей. Приятной мелочью, отчего Паша не смог остановить ехидную улыбку.

Паша не стал бы признаваться в этом вслух, но отчасти его намерения с самого начала были именно таковы – разозлить надзирателей, чтобы приблизить встречу с доктором. Общение с этим человеком шло ему на пользу.

Часть 8. Самоанализ

«Кажется, я психически здоров. Правда, нет особенного желания жить, но это пока не болезнь в настоящем смысле, а нечто, вероятно, весьма переходное и житейски естественное».

А. П. Чехов в письме Суворову 25 января 1894 года.

Разговор с психиатром дал почву для размышлений.

Проблема пребывания здесь заключалась во многом не только в «навязчивой идее» Паши. Конечно, ее можно допустить. Как и существование многих иных вещей, которые психи считают настоящими, – допустить всё это можно. Но труднее было закрывать глаза на то, что и другие люди порой замечают то, что и Паша, но игнорируют это. Почему? В чём смысл всемирного заговора, если его никто не обсуждает нигде, кроме личных часов в телеграмме и на закрытых порталах. Масонское общество массового тупизма. Вот именно поэтому Паша скептически относился к тем, кто пытался его переубедить в его идее. Нити заговора тонки, как рыбацкая леска, и пронизывают полотно мира целиком. Паша бы даже сказал: являются его основополагающей частью.

Но опять же, эти самокопания не приносили пользы Павлу – человеку, на секундочку, прагматичному, душному и холодному, как антацид на солнце, – и он благополучно годами напролёт не получал от этих дум полезных выводов. До появления доктора Крашника.

Иногда, когда сталкиваешься с людьми во много раз умнее тебя, не важно, сколько у тебя защищено дипломов и сколько книг ты прочёл, ты всё равно будешь чувствовать себя ребёнком, тянущимся к звёздам. Маленьким принцем. Наивным и глупым. Доктор Крашник мог согнуть все его понятия, чтобы оставить Пашу с клочком мятых амбиций, но тем не менее, он этого не делал. Доктор Крашник ему нравился за его непоколебимость и своеобразный взгляд на мир. Хоть какого-то человека не прогнула под себя Система.

Психиатр воистину умел обличать человеческие страхи, чтобы затем вытягивать их по одной и подробно рассматривать, как спагетти из пасты.

Но в некоторых моментах даже он был бессилен, потому что Павел, в меру своих аналитических способностей, подсознательно прятал в себе то, что казалось ему особенно непритязательным или мерзким. И вот например, когда становилось особенно тревожно, когда броня спадала, и воспоминания былых неудач накатывали одно за другим, он предпочитал оставаться наедине с самим собой, не давая никому больше подойти к себе достаточно близко.

Паша часто вспоминал прежнюю жизнь. Не определенные дни и события, а каждый свой день на протяжении нескольких месяцев после того, как он остался один три года назад. Все они были подобны, как поездки на общественном транспорте. Безлики и одиноки. Он просыпался утром один. Одиночество окутывало его плотным шлейфом. Шёл завтракать и выпивал дневную дозу кофе за один присест. Кажется, излишним, но та ничтожная концентрация кофеина давала ему почувствовать от жизни хоть что-то. Пустая оболочка его вместилища продувалась насквозь ветром, и, казалось, именно поэтому люди зачастую смотрели сквозь него. Колоссальное усилие приходилось приложить человеку, заинтересовавшемуся Павлом, чтобы на самом деле разглядеть в нём что-то живое. Хватающееся за жизнь. Пульсирующее – член не в счёт.

Кажется, та пустота была до сих пор с ним, но теперь лишь с одним единственным различием – он закутался в эту пустоту целиком, как во флаг, и ею же грелся.

Как-то в начальной школе был вопрос на логику: «За какое время растает снеговик, если его нарядить в шубу». В по-наивному детских загадках обычно глубины больше, чем в изречениях Гегеля. Тогда Паша не понимал, за что ему поставили двойку. Почему шуба не греет, а лишь служит сдерживателем тепла, которое заключено внутри. Абсурд.