The Man of Property — Собственник

"You can cut your coat a bit longer in the future-I'm settling a thousand a year on you at once.	— Тебе не придется больше урезывать себя во всем: я назначаю вам тысячу фунтов в год сразу же.
June will have fifty thousand at my death; and you the rest.	Джун получит после моей смерти пятьдесят тысяч, остальное — ты.
That dog of yours is spoiling the garden.	Этот пес испортил тебе весь сад.
I shouldn't keep a dog, if I were you!"	На твоем месте я бы не стал держать собак!
The dog Balthasar, seated in the centre of the lawn, was examining his tail.	Пес Балтазар сидел в самом центре лужайки, исследуя свой хвост.
Young Jolyon looked at the animal, but saw him dimly, for his eyes were misty.	Молодой Джолион посмотрел на Балтазара, но Балтазар расплылся у него в глазах, потому что на них набежали слезы.
"Yours won't come short of a hundred thousand, my boy," said old Jolyon; "I thought you'd better know.	— Ты получишь около ста тысяч, мой мальчик, — сказал старый Джолион, — я хочу, чтобы ты знал это.
I haven't much longer to live at my age.	Мне уже недолго осталось жить.
I shan't allude to it again.	Больше не будем к этому возвращаться.
How's your wife?	Как жена?
And-give her my love."	Передай ей привет.
Young Jolyon put his hand on his father's shoulder, and, as neither spoke, the episode closed.	Молодой Джолион положил руку ему на плечо, и так как оба они молча и, то эпизод на этом и закончился.
Having seen his father into a hansom, young Jolyon came back to the drawing-room and stood, where old Jolyon had stood, looking down on the little garden.	Проводив отца до кэба, молодой Джолион вернулся в гостиную и стал на то же место, где стоял отец, глядя в садик.
He tried to realize all that this meant to him, and, Forsyte that he was, vistas of property were opened out in his brain; the years of half rations through which he had passed had not sapped his natural instincts.	Он старался осмыслить то, что произошло сейчас, и, будучи Форсайтом, уже видел перед собой новые просторы, которые сулило ему благосостояние: годы нужды не вытравили в нем природных инстинктов.
In extremely practical form, he thought of travel, of his wife's costume, the children's education, a pony for Jolly, a thousand things; but in the midst of all he thought, too, of Bosinney and his mistress, and the broken song of the thrush.	С чрезвычайной практичностью размышлял он о путешествиях, о туалетах для жены, образовании детей, о пони для Джолли о тысяче других вещей; но посреди всех этих мыслей его не оставляло воспоминание о Боснии и о той, которую Босини любил, и о прерывистой песенке дрозда:
Joy-tragedy!	"Счастье — горе?
Which? Which?	Чье — чье?"
The old past—the poignant, suffering, passionate, wonderful past, that no money could buy, that nothing could restore in all its burning sweetness-had come back before him.	Далекое прошлое — тяжкое, мучительное, полное страсти, чудесное прошлое с его опаляющим счастьем, которое не вернешь никакими деньгами, не воскресишь никакими силами, — встало перед глазами молодого Джолиона.