The Мечты. Весна по соседству (СИ)

Вот и маялся. Алена преданно привезла парацетамол и еще какую-то дрянь из аптеки. Борисыч – пиццу. Собакена забрал Богдан. Больше Роман Романович в свою квартиру ни одной заразы не пропускал и спасался жаропонижающим. А жрать вот в таком состоянии совсем не хотелось. Болел он регулярно один раз за зиму, и все окружающие знали, что в этот тяжкий для него момент лучше просто не показываться ему на глаза. Со свету сживет вмиг, а в последнее время он и здоровый был невыносим. Потому на какое-то время в офисе вздохнули с облегчением, чего не скажешь о самом господине Моджеевском, для которого переживаемые муки и страдания были в самом разгаре, причем в буквальном смысле.

Он проснулся в десять вечера мокрый, как мышь, всклокоченный, злой, с легкой тошнотой и с дикой головной болью, распространяющейся от заложенного носа. На градуснике было 37,6. Надолго ли – уже следующий вопрос, потому что по опыту Ромка знал, что через час-другой температура снова начнет расти. И тут главное сработать на опережение – запихнуть в себя еще пилюль.

Но сейчас у него было немного времени на передышку. Потому он кое-как дотащил себя до ванной, вытерся найденным полотенцем, переодел футболку и брюки, после чего снова рухнул в постель с другого краю. На том месте, где Моджеевский проснулся, влажными были и простыня с подушкой. Теперь его слегка знобило.

Что он там хотел? Чаю?

К черту чай!

Сдохнуть было бы куда предпочтительнее.

Кстати, - Моджеевский перевернулся на другой бок – звякнуть с утреца своему юристу. Пусть займется завещанием. В него еще включать будущего ребенка и его мать. Которая, наверное, к нему и на похороны прийти побрезгует. И от любых попыток ее содержать – тоже будет отмахиваться, поскольку предпочла, чтобы он даже не знал о беременности.

Откуда оно такое взялось, господи? Синеглазое, дурное и такое невозможное... И сердиться на нее долго невозможно тоже, потому что виноват он был сам от начала и до конца. Это только температура у него долго держится, а так-то Ромка в самом деле быстро остывал. Валялся в кровати и волей-неволей проматывал в голове все случившееся за последние месяцы: и счастливые дни, и не очень. С Женей и без. С попыткой Нины помириться и с появлением в его жизни уверенности, что их страница уже перелистнута. И она была точно последней, потому что во второй половине книги подняты иные очень важные вопросы, но все-таки это его вопросы. Просто теперь совсем другое определяло его жизнь. Совсем другая определяла.

Она и... кто-то, кого он не знает, о ком немного боится думать, потому что эти мысли совершенно взрывают его мозг.

Он ведь хотел еще ребенка. Хотел, чтобы у них с Женей... Но в чем-то ради самой Жени, потому что тогда ему казалось, что так правильно. А сейчас? Что казалось ему сейчас, в одиннадцатом часу вечера, когда он запивает таблетку, чувствуя, как снова растет температура?

Например, что не может заявиться к ней, пока болеет, не только потому что попросту не дойдет, а потому что не хватало и ее заразить. И что понятия не имеет, что там у нее по медицинским показателям. Наверняка же к обычной врачихе в обычную больницу пошла вместо чего-то приличного. Впрочем, откуда у них в Солнечногорске приличное? Нина Бодьку в столичном медцентре рожала, а Таньку – вообще в Германии пожелала на свет производить. А эта упертая! Что угодно, лишь бы по-своему, лишь бы назло ему. И не так чтобы она была не права.

Просто Моджеевского штормило между противоречивыми чувствами: собственной виной в том, что обидел, и собственной яростью за то, что скрыла.  

Упертая Жека...

Упертая, упертая Жека. Как он так оплошал? Была бы его женой сейчас – горя бы не знал. Выбирали бы клинику, а он уже, наверное, привык бы... к тому, с кем пока не знаком. А теперь даже думать страшно, боялся свихнуться. Потому что знал: в этот вечер он хочет ребенка и для себя. Не только для нее.

Температура точно ползла вверх.

На часах без пяти одиннадцать. Завтра суббота. А Женька – сова.

Моджеевский глубоко вдохнул и потянулся к тумбочке. Не позволил себе развивать мелькающие в голове мысли. И не медлил больше, потому что в любой момент могло вырубить. Он нащупал телефон, приблизил его к слезившимся глазам, торопливо зашел в их с Женькой чат в мессенджере. Удостоверился, что онлайн она была не далее, чем утром.

Последнее от нее: «В котором часу ты приедешь домой?»

Последнее от него: «К шести тебе надо быть готовой».

Пять месяцев. Один вечер. Ползущая вверх температура.

И несколько слов: «Что твоя Таша вещала про поздний токсикоз? Как ты себя чувствуешь?»