The Mitford murders. Загадочные убийства

Некоторое время Луиза нерешительно молчала. Ни одно из предположений хозяйки не соответствовало действительности, но как, не упоминая Стивена, объяснить пятна крови на его воротнике? Или как объяснить, что она вошла в его спальню ночью и услышала, как он называет имя убитой медсестры, знакомство с которой ранее отрицал? Или почему она не могла поверить, что он сделает лорду Редесдейлу честное деловое предложение, поскольку прячет у себя чужую банковскую книжку?

Но леди Редесдейл сочла, что полностью поняла смысл молчания девушки.

– Я не могу допустить, чтобы наши служанки вмешивались в дела моего мужа. Уверена, вы понимаете, – спокойно произнесла она, – что с сегодняшнего дня вы освобождаетесь от своих обязанностей в нашем доме. Я выдам вам рекомендацию и остаток жалованья за месяц, но на большее можете не рассчитывать. После полудня Хупер отвезет вас на станцию.

– Миледи, вы меня увольняете? – уточнила Кэннон, сраженная таким оборотом событий.

– Да, – раздраженно бросила леди. – Это, разумеется, крайне печально, но если слуги вмешиваются в дела господ, то тем самым признаются в том, что питают амбиции, не соответствующие их скромному положению, и такая ситуация никому не принесет пользы. А теперь, пожалуйста, уходите.

Она вновь повернулась к столу и взяла перо. Такая отповедь не оставляла возможности для оправдания, не давала ни единого шанса на помилование.

Луиза молча покинула комнату.

Глава 50

Наверху в детской новость о неминуемом уходе Луизы вызвала страшное возмущение и протесты. Нянюшка Блор, плюхнувшись в свое кресло точно мешок с мукой, молча смотрела, как ее помощница собирает несколько сувениров, появившихся у нее за неполные два года работы – ракушки с побережья Сент-Леонардса и оригинальный камень, который она купила, намереваясь подарить своей матери, но после возвращения эта идея показалась ей слишком глупой, и она оставила его себе; две или три крошечные ракушки с берега в Дьеппе и примерно метр мятно-зеленой бархатной ленты, которую Нэнси купила для нее в Лондоне.

На свое жалованье Кэннон успела приобрести два хлопчатобумажных платья, жакет и пару новых ботинок, но у нее по-прежнему еще остались старое зеленое шерстяное пальто и коричневая дамская шляпка-колокольчик. Вот практически и все ее вещи, и именно от вида небольшой матерчатой сумки, в которой легко уместилось все ее нынешнее существование, ей отчаянно захотелось плакать. Девушка убеждала себя, что здесь она начала новую жизнь, но оказалось, что жизнь эта в одно мгновение может быть раздавлена, как суфле.

Памела и Диана тихо плакали, но Луиза подозревала, что их плаксивое настроение больше связано с напряженностью обстановки, чем с ее отъездом. Они привыкли к смене слуг и гувернанток и давно научились не слишком привязываться к ним, не считая, конечно, нянюшки Блор, но она жила в доме скорее на правах члена семьи, чем служанки. Том был в школе, а малышки Декка и Дебо по малости лет не понимали происходящего. Юнити одиноко хмурилась, забившись в угол комнаты, хотя никто не взялся бы утверждать, связано ли ее сегодняшнее дурное настроение именно с уходом Луизы.

Нэнси, однако, в ярости расхаживала по детской, и по лицу ее струились слезы. Никто, казалось, не мог дать ей удовлетворительный ответ на то, почему Кэннон уходила, а сама она не верила служанке и подруге – да, именно подруге, ее единственной подруге в этом доме, – когда та пыталась опровергнуть то, что сама захотела уйти. Почему это случилось так внезапно? Мать, разумеется, осталась совершенно невосприимчива к мольбам Нэнси, просто велев ей подняться к себе и умыться, а Пав и вовсе не заметил этой драмы, так как его внимание полностью поглощал сейчас охотничий сезон. Ее родители оказались весьма беспечны, продолжала Нэнси, осталось всего несколько недель до ее восемнадцатилетия, и кто же теперь отвезет ее в Лондон, чтобы заказать платье? («Хотя ее мать вовсе не обещала ей лондонскую портниху», – подумала Луиза.)

В любом случае гнев Нэнси настолько заполнял все пространство, что места для объяснений не осталось вовсе: она была неспособна ничего слышать, даже если кто-то пытался говорить. Кэннон, сохраняя спокойствие, обняла на прощание детей и обнадеживающе сказала старшей из сестер Митфорд, что они еще смогут переписываться.

– Но какой у тебя будет адрес? – спросила Нэнси, провожая Луизу в ее комнату.

– Я поеду домой, – сообщила та. – Ты можешь просто писать мне туда.

– Да, но разве ты не боишься дяди? – драматично прошептала дочь лорда. Луиза не говорила ей о пятнах крови.

– Всё в порядке, не думаю, что он еще будет беспокоить меня, – ответила Кэннон, притворяясь беспечной.

– Но ведь он, должно быть, вернулся в Лондон после того, как Роланд поговорил с ним! – не успокоившись, воскликнула Нэнси.

– Тише, пожалуйста, не беспокойся обо мне, – сказала Луиза. – Со мной все будет хорошо, как обычно. И с вами также.

И тогда Нэнси поняла, что ей больше нечего сказать.