The Philosophy of Horror

По крайней мере, это наблюдение ставит под сомнение предположение о том, что страх требует от субъекта убежденности в том, что он сам находится в опасности. Мы можем бояться за других. Это обычный факт повседневной жизни. Мы можем бояться за собаку, выбежавшую на дорогу, так же как и за судьбу политических заключенных в странах, которые мы никогда не посетим. Но если страх можно отделить от вопроса нашей собственной безопасности и если мы можем бояться за других, считая себя в безопасности, то не можем ли мы бояться за жизнь вымышленных персонажей так же, как и за жизнь реальных политических заключенных? Более того, как будет показано ниже, мы можем быть эмоционально тронуты не только страхом за других, но и осознанием того, что нечто вроде Зеленой слизи внушает страх, даже если мы не считаем, что оно представляет собой явную и настоящую опасность.

Чтобы блокировать это возражение, теоретику притворства, возможно, придется лишь слегка отступить, сохранив, что для страха необходима вера в реальную угрозу, либо в себя, либо в других людей. Иными словами, страх требует веры в существование того, кому угрожает опасность. И это, конечно, пресуппозиция, с которой мы сталкивались снова и снова; это один из примеров общего мнения, что для эмоционального реагирования мы должны верить в существование объектов этих эмоций. А у нас нет необходимых убеждений в отношении вымысла.

Однако возникает вопрос, насколько правильным является общее мнение. Прежде всего, общая точка зрения, кажется, ставит вопрос ребром. Она утверждает, что при всестороннем рассмотрении вещей выясняется, что мы реагируем эмоционально только там, где у нас есть соответствующие убеждения о существовании. Но, по сути, большая часть того, что мы дотеоретически называем эмоциональными реакциями, относится к фикциям. В поисках общего представления о том, чего требует эмоциональная реакция, почему наши реакции на вымысел были исключены из данных? Конечно, если эти реакции будут включены в данные, то общее утверждение о том, что эмоциональные реакции требуют убеждений существования, будет ложным. Таким образом, вопрос заключается в том, является ли мнение о том, что эмоциональные реакции требуют убеждения в существовании, умоляющим в отношении мнения о том, что мы реагируем с подлинными эмоциями на вымыслы.

Как мы видели, другие философы, помимо Уолтона, предлагали нам согласиться с мнением, что эмоциональные реакции предполагают убеждения о существовании, рассматривая то, как наши эмоции исчезают, когда мы узнаем, что рассказ женщины о смерти ее страдающего любовника - выдумка. И если знание о том, что история выдумана, в данном случае рассеивает эмоции, то подлинные эмоции должны быть невозможны и в аналогичном случае с вымыслом, открывая тем самым возможность для постулирования чего-то вроде притворного страха.

Но, возможно, эти случаи не аналогичны. Возможно, не сам факт того, что "петушиная" история сфабрикована, рассеивает царящую в ней эмоцию, а скорее осознание того, что человека обманули, заменяет одну эмоцию другой, а именно обидой или, возможно, смущением. Более того, поскольку человек обычно знает, что роман - это выдумка, он не чувствует обиды, что его одурачили. Вымысел - это не ложь и не вызывает той эмоциональной реакции, которую вызвала бы ложь. Та же самая история, которая рассеивает эмоции, будучи "петушиной", если она достаточно проработана и обозначена как вымысел, может, при прочих равных условиях, поддерживать эмоции. Разница между этими случаями заключается в том, что в варианте "петух и бык" слушатель также испытывает нарастающую эмоцию гнева.