The Philosophy of Horror

И, конечно, еще одна причина считать, что мы действительно испытываем артрориз, а не притворяемся, что находимся в таком состоянии, заключается в том, что мы, похоже, не осознаем, что играем в игру. Уолтон, как мы видели, имеет ответ на это возражение. Он считает, что в наших играх в игру часто действуют правила и принципы, которые молчаливо принимаются. То есть мы соблюдаем правила, возможно, даже многие из них, не осознавая этого. Таким образом, наша предполагаемая неосведомленность объясняется.

Однако это не сработает. Ведь аргумент основан на весьма правдоподобном наблюдении, что мы не знаем некоторых правил игры. Однако возражение, которое мы только что высказали, заключается в том, что, похоже, мы совершенно не осознаем, что играем в игру, в которую верим. Мы не просто не знаем, что молчаливо соблюдаем некоторые детали игры; мы совершенно не знаем, что играем в игру. Возможно, если принять во внимание пример Уолтона с игрой в грязь, игроки не могли точно сформулировать все правила своей игры. Тем не менее, вызывает недоверие тот факт, что предполагаю, что они могут играть в игру в грязь и совсем не знать об этом. Я предполагаю, что когда один ребенок приглашает другого в эту игру, они говорят: "Давай поиграем в грязь", по образцу "Давай поиграем в ковбоев и индейцев". Но в случае с потреблением фикций таких аналогий нет, и, следовательно, нет признаков осознания игры.

Не думаю, что правильно говорить, что мы играем в игру, в игру в доверие или иную, если мы не знаем, что играем. Конечно, для игры в притворство необходимо намерение притворяться. Но, на первый взгляд, потребители ужасов не имеют такого намерения. Возможно, теорию можно спасти, предположив, что намерение подавлено; но мне кажется, что Уолтон не захочет ссылаться на психоанализ. И в любом случае, это, вероятно, сведет теорию притворства к версии какой-то иллюзорной теории вымышленных эмоций, тем самым, по всей вероятности, вновь выявив проблемы этого подхода.

В ответ на просьбу найти хоть какой-то признак того, что мы играем в те игры, которые постулирует Уолтон, можно сказать, что поведенческие признаки можно найти в самом факте, что мы решили прочитать книгу или посмотреть фильм. То есть, говоря иначе, чтение книги и просмотр пьесы или фильма - это своего рода sui generis форма игры. Но это не кажется убедительным. Я читаю историческую нехудожественную литературу и смотрю документальные фильмы, и я не вижу никаких заметных отличий в том, как я читаю и смотрю их, от того, как я читаю и смотрю художественные произведения. Если с чтением и просмотром нехудожественной литературы не связан геймплей, то я не вижу никаких не вызывающих вопросов причин приписывать геймплей к простому чтению и просмотру художественных произведений. Более того, можно предположить, что теория Уолтона призвана отличить чтение и просмотр нехудожественной литературы от чтения и просмотра художественной. Таким образом, возможность того, что предложенная им дифференциация - игры-вербовки - может быть укоренена в простом чтении и просмотре, не представляется сторонникам его теории.

Возможно, соответствующая игра заключается в том, что вы читаете или смотрите художественную литературу сознательно. Но это не кажется адекватным. Ведь тогда, в контексте разрешения парадокса вымысла, игра в вымысел сводится к утверждению того фланга противоречия, который гласит, что зритель знает, что присутствует при вымысле, и ничего не говорит о предполагаемой природе эмоционального состояния, в котором он находится.

Еще одна проблема с версией теории притворства Уолтона заключается в том, что она, похоже, неверно описывает случай. Он неоднократно говорит, будто Чарльз боится, что зеленая слизь нападает на него; когда она движется на камеру, Чарльз, как говорят, притворяется, что он, Чарльз, боится за свою жизнь. Более того, такой способ описания случая - не просто facon de parler; он связан с мнением Уолтона о том, что страх требует убежденности субъекта в том, что он находится в опасности, и, следовательно, притворный страх требует притворства опасности. Более того, поскольку притворный страх служит моделью для вымышленных эмоций в целом, я полагаю, что согласно этой теории, если меня морально возмущает окружной прокурор Бронкса в романе Тома Вулфа "Костер тщеславия", я должен притворяться, что он несправедлив ко мне.

Но что случилось с буквальными персонажами вымыслов? Разве эмоции, испытываемые при потреблении вымысла, не направлены на них, а не на себя? Разве страх перед Зеленой слизью, как бы его ни теоретизировали, не является страхом за то, что эта слизь с ними сделает? Если в данном случае и нужно признать какую-то опасность, то это опасность, которую Зеленая слизь представляет для главных героев.