The Phoenix (СИ)

Он бормочет, запинается и снова бормочет несуразные вещи, над которыми хочется смеяться. Но я улыбаюсь этому открытому, пусть и несчастному парню с тяжелой судьбой. Почему эта участь преследует всех друзей Чейз и Джексона? Я не знаю ответа на этот вопрос. Перед глазами плывет полумрак коридора, витиеватый узор обоев, настенные часы, стрелки которых качнулись к трем часам ночи. И, наконец, его горящие глаза. Совсем близко. Кажется, он обнимал меня, но я не сопротивлялась, так уютно и тепло мне было.

Его рука касается моих спутанных волос. И снова это странное бормотание:

– Я клянусь тебе, Калипсо… Я найду тебя…

Прежде, чем я успеваю понять, к кому обращается мой друг, облачная пелена очередного кошмара растворяет меня в ночном мраке.

====== V ======

ЧАСТЬ V

Перси

Here, here comes this rising tide so come on

Put on your war paint

Я прежде и не замечал, какие у нее странные всклоченные ресницы. Не то, чтобы я очень интересовался чужим волосяным покровом, но обычно все мое внимание привлекали только стальные, самоуверенные глаза цвета осеннего, промозглого неба. А теперь, глядя на то, как изворотливо она свернулась на автобусном кресле, смешно хмурясь каждому новому толчку машины, я, наконец, заметил ее ресницы. Боги, что Афродита делает с людьми. Неужели и Джейсон чувствует тоже? И Фрэнк? Рассматривают сонное, растрепанное, такое знакомое и, казалось бы, изученное до каждой родинки лицо. Это ведь скучно, невероятно нелепо и странно, но я-то почему-то этого не испытываю. Все, что есть – это тепло, как будто бы Аннабет прямо сейчас сжимает мою руку. Как будто я снова под строгим наблюдением этих грозовых глаз. Я даже сомневаюсь, спит ли она сейчас – лицо ее по-прежнему выражает тысячу и одну эмоцию: удивление, восторг, детское недоумение.

Неожиданно Аннабет сжимается, как от удара. Корчится, шумно выдыхает. Нет, снова это.

– Аннабет, просыпайся.

Девушка цепляется за мою кофту, что-то невнятно бормочет. Черт, я не знал, что будет так плохо. Я встряхиваю ее за плечи. Кажется, мы привлекаем слишком много внимания: попутчики оборачиваются на нас.

– Аннабет, давай. Просыпайся, – уже громче повторяю я.

Наконец, она открывает глаза. Тяжело дышит, впивается в покров моей кофты ногтями. Знаю, ей нужно отойти. Они снова беспокоят ее. Они беспокоят нас. Кошмары, что стали теперь едва ли не ежедневными нашими гостями, гнали нас вон из постели. Сколько недель за эти полтора года мы провели без ужасов, которые ждали нас в сновидениях? Я знаю, что спал чуть больше Энн, пусть и кажется, что она все еще держится. Зазнайка не подаст виду, а вымотает себя до изнеможения.

Я улыбнулся, обнимая ее так крепко и нежно, как того позволяли ее ребра.

– Проснулась?

– Я что-то пропустила? – сонно, как ни в чем не бывало, спрашивает Аннабет.

Вот, снова она за свое. Ладно, хватит с нас выяснений отношений. Однажды она просто схватится за свой кинжал, и тогда на одного героя станет меньше.

– Все спят, а ты по-прежнему в курсе всех событий, Зазнайка, – целуя ее в макушку, говорю я.

– Сколько еще?

– Не больше часа, – прикидывая километраж, отвечаю я.

– Ни монстров, ни других полубогов?

– Чисто.

Аннабет хмурится и отворачивается к окну.

– Странно все это…

Я и сам был в некотором шоке от спокойствия, которое царило вокруг семи полукровок¸ что свергли Гею, доставили кучу неприятностей остальным тварям и вернули олимпийцев в их прежнее, адекватное состояние. Но, честно говоря, я даже не радовался этому. Я – полукровка, а значит само слово «спокойствие» не вписывается в мой повседневный график.

Знаю только, что не скажу о своих догадках Зазнайке.

– Может быть, нам впервые в жизни повезло, – как можно более уверенно произношу я. – Или монстры решили взять отгул. С кем не бывает?

Аннабет оборачивается ко мне. У нее очень пронзительный, изучающий, долгий взгляд. Я надеюсь, она скажет мне что-нибудь приятное, но это – Аннабет, а это – я.

– Я знала, что Афродита не отличается особым умом. Всучить мне такого идиота, как ты…

– Зазнайка, я надеру твой зад, как только вернемся в лагерь. Спорим, со своей зубочисткой ты не простоишь на поле и пяти минут? – шутливо перебиваю ее я.

– Твоя ручка, – делая акцент на последнем слове, начинает она, – стала плохо писать. Не от того ли, что у ее хозяина руки не из того места растут?

– Ну, с этим я могу поспорить.

Ее раздражает это. Моя рука мгновенно проникает под покров ее теплого свитера. У меня ледяные ладони, что повышает мои шансы вывести ее из состояния равновесия на двадцать – тридцать процентов. Сначала лицо Аннабет приобретает такой милый, пунцовый оттенок, что я едва не захожусь диким хохотом. Она задыхается от возмущения, но по-прежнему не издает ни единого звука. Что ж, Чейз, ты зря выбрала в противники самого упрямого осла во всем мире (и, кстати, это было доказано не единожды).

– Скажешь что-нибудь перед тем, как станешь молить о пощаде?