Читаем The Psychopatic Left полностью

Оно поднимается из моей души

Ясное, как воздух, прочное, как мои кости...

И всё же тебя, олицетворённое человечество, Силою моих могучих рук Я могу схватить и раздавить с яростной силой

В то время как бездна сияет предо мной и тобой в темноте,

Ты провалишься в неё, и я последую за тобой Смеясь и шепча на ухо:

«Спускайся со мною, мой друг!».

Адские испарения поднимаются и наполняют мой мозг,

Пока не сойду с ума и моё сердце в корне не переменится.

Видишь этот меч?

Князь тьмы продал его мне.

Мир должен быть разрушен с проклятиями.

Я сдавлю руками его упрямое бытие.

И, обнимая меня,

он должен безмолвно угаснуть

И затем вниз - погрузиться в ничто,

Совершенно исчезнуть,

не быть, — вот это была бы жизнь.

Слова, которые я учу, смешались в дьявольскую смесь.

Так что каждый может думать,

что ему угодно!

С презреньем я швырну мою перчатку Прямо в лицо миру.

И увижу падение пигмея - гиганта,

Которое охладит мою ненависть.

Тогда богоподобный и победоносный я буду бродить По руинам мира,

И вливая в мои слова могучую силу,

Я почувствую себя равным Творцу.

Я утратил небо И прекрасно знаю это.

Моя душа, некогда верная Богу,

Предопределена теперь для ада.

Мне не осталось ничего, кроме мести,

Я высоко воздвигну мой престол,

Холодной и ужасной будет его вершина,

Основание его — суеверная дрожь.

Церемониймейстер! Самая чёрная агония!

Кто посмотрит здравым взором —

Отвернётся, смертельно побледнев и онемев, Охваченный слепой и холодной смертью.

Всё сильнее и смелее я играю танец смерти,

И он тоже, Оуланем, Оуланем Это имя звучит как смерть.

Звучит, пока не замрёт в жалких корчах.

Скоро я прижму вечность к моей груди И диким воплем изреку проклятие всему человечеству.

Мои стихи, необузданные и дерзновенные,

Да вознесутся к тебе о, сатана, царь пира.

Прочь с твоим краплением, священник,

И твоим заунывным пением.

Ибо никогда о, священник,

Сатана не будет стоять за тобой.

Твоё дыхание о, сатана,

Вдохновляет мои стихи;

Твоя молния потрясает умы.

Сатана милостив;

Подобно урагану,

С распростёртыми крыльями он проносится.

О, народы! О, великий сатана!

«Мир должен быть разрушен с проклятиями» - такой была цель молодого Маркса в отношении мира и человечества. Его идеологическая рационализация этого разрушительного принуждения была проявлена в форме большевизма спустя несколько десятилетий после его смерти.

Что касается характера Маркса, то относительно этого были согласны все, кто знал его, от отца Маркса до тех, кто вблизи наблюдал за ним в политике, как, например, лидер анархистов в «Интернационале» Михаил Бакунин, который так писал о Марксе:

«Мы виделись довольно часто, так как я весьма уважал его за науку и страстную и серьезную приверженность делу пролетариата, хотя и постоянно смешанную с личным тщеславием. Я с жадностью искал разговоров с ним, всегда поучительных и возвышенных, когда они не вдохновлялись мелочной злобой, то, что случалось, увы, слишком часто. Однако никогда между нами не было полной откровенности. Наши темпераменты не выносили друг друга. Он называл меня сентиментальным идеалистом, и он был прав; я называл его вероломным и скрытным тщеславцем; и я был тоже прав».

Наблюдая за Энгельсом и сравнивая его с Марксом, Бакунин утверждал, что Энгельс «не меньше владел мастерством политической клеветы, лжи, и интриги».

В ситуации, когда подобное привлекает подобных, Маркс, очевидно, сформировал вокруг себя кружок, который обладал теми же самыми чертами, как и он сам. Бакунин писал о грязной атмосфере социалистических организаций везде, куда входили Маркс и его последователи:

«Немецкие рабочие, Борнштедт, Маркс, Энгельс - особенно Маркс, отравляют атмосферу. Тщеславие, недоброжелательность, сплетня, претенциозность и хвастовство в теории, и трусость на практике. Диссертации о жизни, действии и чувствах - и полное отсутствие жизни, действия и чувств - и полное отсутствие жизни. Отвратительная лесть более передовых рабочих - и пустой разговор. Согласно им, Фейербах - «буржуа», и эпитет БУРЖУА! бесконечно выкрикивают люди, которые с головы до пят являются большими буржуа, чем любой в провинциальном городе - короче говоря, глупость и ложь, ложь и глупость. В такой атмосфере никто не может даже дышать свободно. Я избегаю их, и я открыто объявил, что не пойду в их Kommunistischer Handwerkerverein [коммунистическое профсоюзное общество] и не буду иметь никакого отношения к этой организации».

Некрофильская драма Маркса была сыграна в России в 1917 году. Одним из первоначальных лидеров и теоретиков ее был Лев Троцкий, энтузиазм которого по поводу террора делает его Маратом большевизма, несмотря на то, что вину за это широкая публика обычно возлагает на его Немезиду, Сталина. Именно Троцкий, как Марат, заложил идеологическую основу для Красного террора, и как Марата (которого называли «другом народа»), Троцкого тоже многие рассматривают как фигуру доброго дедушки, который смог бы избежать тех эксцессов, ответственным за которые считается Сталин.

Нарциссическая личность

Перейти на страницу:

Похожие книги

Бозон Хиггса
Бозон Хиггса

Кто сказал что НФ умерла? Нет, она затаилась — на время. Взаимодействие личности и искусственного интеллекта, воскрешение из мёртвых и чудовищные биологические мутации, апокалиптика и постапокалиптика, жёсткий киберпанк и параллельные Вселенные, головокружительные приключения и неспешные рассуждения о судьбах личности и социума — всему есть место на страницах «Бозона Хиггса». Равно как и полному возрастному спектру авторов: от патриарха отечественной НФ Евгения Войскунского до юной дебютантки Натальи Лесковой.НФ — жива! Но это уже совсем другая НФ.

Антон Первушин , Евгений Войскунский , Игорь Минаков , Павел Амнуэль , Ярослав Веров

Фантастика / Научная Фантастика / Фантастика: прочее / Словари и Энциклопедии / Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература
История математики. От счетных палочек до бессчетных вселенных
История математики. От счетных палочек до бессчетных вселенных

Эта книга, по словам самого автора, — «путешествие во времени от вавилонских "шестидесятников" до фракталов и размытой логики». Таких «от… и до…» в «Истории математики» много. От загадочных счетных палочек первобытных людей до первого «калькулятора» — абака. От древневавилонской системы счисления до первых практических карт. От древнегреческих астрономов до живописцев Средневековья. От иллюстрированных средневековых трактатов до «математического» сюрреализма двадцатого века…Но книга рассказывает не только об истории науки. Читатель узнает немало интересного о взлетах и падениях древних цивилизаций, о современной астрономии, об искусстве шифрования и уловках взломщиков кодов, о военной стратегии, навигации и, конечно же, о современном искусстве, непременно включающем в себя компьютерную графику и непостижимые фрактальные узоры.

Ричард Манкевич

Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература / Математика / Научпоп / Образование и наука / Документальное
Вторжение жизни. Теория как тайная автобиография
Вторжение жизни. Теория как тайная автобиография

Если к классическому габитусу философа традиционно принадлежала сдержанность в демонстрации собственной частной сферы, то в XX веке отношение философов и вообще теоретиков к взаимосвязи публичного и приватного, к своей частной жизни, к жанру автобиографии стало более осмысленным и разнообразным. Данная книга показывает это разнообразие на примере 25 видных теоретиков XX века и исследует не столько соотношение теории с частным существованием каждого из авторов, сколько ее взаимодействие с их представлениями об автобиографии. В книге предложен интересный подход к интеллектуальной истории XX века, который будет полезен и специалисту, и студенту, и просто любознательному читателю.

Венсан Кауфманн , Дитер Томэ , Ульрих Шмид

Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература / Языкознание / Образование и наука