The “Russian” Civil Wars, 1916–1926: Ten Years That Shook the World

В этом великом состязании советское руководство явно не считалось с моральным духом поляков, защищавших свою собственную территорию: слаженность, история и последовательность национального движения в Польше были (соответственно) ближе, длиннее и плотнее, чем в любом из других приграничных регионов , еще не захваченных Красной армией: они были, конечно, более значительными, чем национальные движения Эстонии, Латвии и Литвы, из которых советские войска уже были изгнаны. Кроме того, население Польши было больше (в 1920 году оно насчитывало около 20 миллионов этнических поляков), чем у других потенциальных сепаратистов, и страна была гораздо более индустриально развитой: например, текстильный город Лодзь был одним из самых технически развитых в мире на тот момент. Москва, возможно, окрыленная недавним успехом над ВСЮР, даже не рассчитала, что польская армия численностью 750 000 человек, у которой было восемнадцать месяцев на подготовку, может оказаться более грозным противником, чем сравнительно ветхие силы казачье-добровольческого союза Деникина или непростого сибирско-комучского конгломерата Колчака, ни одна из которых не насчитывала более 120 000 человек на пике своей численности. Разумеется, белые действовали с гораздо менее безопасных, менее развитых и менее населенных базовых территорий, чем те, которыми располагала армия Пилсудского (чья территория, стоит повторить, была и его собственной). То, что советское руководство могло пойти на такую авантюру - наступление на Варшаву, - несомненно, свидетельствует о неизменной приверженности делу пролетарского интернационализма. Такой брак можно рассматривать как вдохновляющий в своей чистоте или огорчающий в своей наивности, можно считать его прикрытием для советского российского империализма, но ничто не может изменить того факта, что эта авантюра была сделана. Более того, даже просчитавшись в том, что в ретроспективе кажется невозможным, советское высшее командование, ЦК большевиков, Совнарком и Коминтерн прекрасно понимали, что идут на авантюру: ведь к этому моменту, несмотря на победы на многих фронтах, Красная армия была разбросана по округе и имела слабеющий тыл. Как сказал Главком Каменев 15 июля 1920 года, когда обсуждалось судьбоносное решение о вступлении в Польшу:

Но даже если мы перейдем [линию Керзона] и разобьем Польшу, мы все равно окажемся в чрезвычайно сложной стратегической ситуации, так как фронт будет значительно расширен в условиях отсутствия резервов, и нашим врагам потребуется лишь небольшая концентрация свежих сил в нужном месте, чтобы потрясти весь фронт, как это было во время битвы с Деникиным.

Последствия этого были очевидны. Однако, соглашаясь на заключение договора с Польшей на столь ранней стадии (как отмечалось выше, переговоры о прекращении огня фактически открылись в Минске в октябре 1920 года, когда город еще находился в руках советской власти), политическое руководство в Москве и советское высшее командование учитывали и другие факторы, помимо временных преимуществ, которыми пользовались поляки. Первое, как мы увидим, осознавало, что борьба с гражданской войной поставила советскую экономику на колени к середине 1920 года и что внутренняя безопасность вскоре может оказаться под угрозой со стороны тех кругов, которые считались надежными. В равной степени Советский Союз должен был осознавать, что его собственные руки не совсем свободны для борьбы с Польшей, поскольку ему еще предстояло много сражений в Закавказье, в Средней Азии, в Сибири и на Дальнем Востоке, а также, что особенно актуально, в удерживаемых белыми южнорусских регионах.

 

Врангель и Крым