The “Russian” Civil Wars, 1916–1926: Ten Years That Shook the World

Однако даже те, кто бежал из Крыма в ноябре и из Новороссийска в марте 1920 года, не получили пожизненного иммунитета от красной мести. Вместо того чтобы провести всю жизнь в изгнании, тысячи людей добровольно предпочли вернуться - к неопределенной и, как правило, невыносимой судьбе. Нестабильные межвоенные годы в новых восточноевропейских и балканских государствах, предоставивших ненадежное убежище многим лишенным гражданства казакам и белым солдатам, также открыли широкие возможности для политических убийств, злоключений и похищений советскими спецслужбами. Наконец, после успеха коммунистических партизан Тито в Югославии и вторжения Красной армии в 1944-45 годах в большую часть Восточной Европы десятки тысяч белых эмигрантов были собраны в Югославии, Болгарии и Чехословакии и "репатриированы" в СССР, независимо от того, сотрудничали они с войсками Оси или нет (и независимо от того, действительно ли, в случае молодого поколения, они когда-либо ступали на территорию России или были гражданами этой страны) - очень часто при содействии британских и американских войск, которым они пытались сдаться. Большинство было отправлено в трудовые лагеря, а наиболее выдающиеся из пойманных, включая генералов П.Н. Краснова, А.К. Шкуро и Султан-гирея Клыча, были впоследствии преданы суду в Москве и казнены как предатели, что лишило их права на расстрел и обрекало на бесславную смерть через повешение.

 

Глава 5. 1917-1921. На внутренних фронтах

Экономическая, политическая и военная структура советской зоны сложилась во всех своих основных чертах к лету 1918 года и до весны 1921 года не претерпела существенных изменений (да и то в основном только в экономических вопросах). Это не значит, что в промежутке между этими датами, пока Красная армия сражалась с белыми, черными (анархистами), зелеными, националистами и интервентами на внешних фронтах, контроль большевиков над удерживаемой ими территорией не оспаривался на различных внутренних фронтах ни разрозненной, ни организованной оппозицией (а иногда и той и другой одновременно), и что сама правящая партия была едина по всем вопросам. Это, конечно, не так. На самом деле ленинский режим сталкивался с постоянными внутренними вызовами своему правлению - вооруженными и невооруженными, военными и идеологическими, а также экономическими - как в принципе, так и на практике. Однако эти вызовы оставались в значительной степени изолированными друг от друга; и, что важно, они никогда не были настолько масштабными, чтобы повторить запретные, кишащие партизанами регионы, которые распространились, как сыпной тиф, по белому тылу в Украине, Южной России и, особенно, в Сибири. Более того, атаки на внутренних фронтах достигли опасных для советского правительства масштабов только с конца 1920 года и далее. К этому времени, как мы видели, к западу от Иркутска режим Колчака был мертв и похоронен - или, по крайней мере, погружен под лед, - хотя его потомки еще держались на Дальнем Востоке; лодки Врангеля уплыли; была заключена сделка с Польшей, которая, вместе с договорами 1920 года с Финляндией и новыми прибалтийскими государствами, разграничила и временно закрепила западную границу Советской России (хотя и в более восточной точке, чем хотелось бы Москве).

Более того, хотя всякий раз, когда гидра народного сопротивления или оппозиции советской власти поднимала свои многочисленные головы, в Москве инстинктивно (и, в свете того, что охватит СССР в 1930-х годах, зловеще) раздавался ропот о шпионаже, иностранной диверсии и возобновлении интервенции, на самом деле, за исключением японских войск на Дальнем Востоке, последние контингенты интервенционистских армий покинули Россию в первой половине 1920 года и не спешили возвращаться. Более того, экономическая блокада РСФСР союзниками была официально снята в январе 1920 года, и по всему миру готовились подписать ряд взаимовыгодных соглашений между Москвой и ее бывшими врагами-интервентами, среди которых англо-советское торговое соглашение от 16 марта 1921 года было лишь первым. Инициатором всего этого был британский премьер Дэвид Ллойд Джордж, который (хотя и не был поклонником социализма в любой его форме и не прочь поболеть за белых, когда они наступают) сопротивлялся уговорам своего военного министра Уинстона Черчилля, что не иначе как судьба западной цивилизации требует задушить большевистского младенца при рождении. Ллойд Джордж, напротив, долго настаивал на том, что внешнее вмешательство в дела России неосуществимо и что единственное, что наверняка оживит большевизм, - это попытка союзников сокрушить его силой. 16 апреля 1919 года в своем заявлении в Палате общин, не оправдываясь тем, что в 1918 году он оказывал помощь просоюзническим элементам и продолжал защищать их от большевиков, он заявил, "что попытка [дальнейшего] военного вмешательства в Россию была бы величайшим актом глупости, который только может совершить любое правительство", пояснив при этом: