The “Russian” Civil Wars, 1916–1926: Ten Years That Shook the World

Мы можем это сделать, ибо речь идет лишь о том, чтобы сломить сопротивление незначительного меньшинства населения, буквально горстки людей... и Советы установят такой надзор, что каждый "Тит Титыч" будет окружен, как французы под Седаном. Мы знаем эти "Тит Титычи" поименно: достаточно обратиться к спискам директоров, членов правления, крупных акционеров и т. д. Их несколько сот, самое большее несколько тысяч во всей России, и пролетарское государство, с аппаратом Советов, союзов служащих и т. д., будет в состоянии назначить к каждому из них по десятку или даже по сотне надзирателей, так что вместо "сломить сопротивление" можно будет даже, путем рабочего контроля (над капиталистами), сделать всякое сопротивление невозможным.

Так, в соответствии с декретом Совнаркома от 14 ноября 1917 года зимой 1917-18 годов в Советской России была создана импровизированная система рабочего контроля, власть в которой была возложена на спешно избранные и туманные фабричные комитеты. (В первые послеоктябрьские месяцы большевики были склонны не доверять профсоюзам как оплоту меньшевизма, особенно в свете "дела Викжеля"). Это, по крайней мере, доказывало, что пропаганда большевиками власти рабочих не была пустой болтовней, направленной на привлечение рекрутов для захвата власти, хотя и этот аспект не был полностью исключен. Конечно, эксперимент с рабочим контролем в 1917-18 годах был катастрофой. Чрезмерно ретивые рабочие-большевики в лучшем случае отпугивали опытных управляющих (часто намеренно и жестоко), но сами не могли управлять производством, а многие рабочие воспринимали отсутствие власти на производстве как разрешение на воровство или, по крайней мере, на выполнение как можно меньшего объема работы. Даже такой стойкий большевистский лидер, как бывший металлист А.Г. Шляпников (который, бросив токарный станок, в этот момент исполнял обязанности народного комиссара торговли и промышленности), был потрясен увиденным и быстро начал выступать за немедленное возвращение к более централизованному руководству и единоначалию.

Как следствие, резко упало производство: согласно одному тщательно изученному отчету, половина падения производства в российской промышленности за период с 1913 по 1919 год пришлась на 1918 год. Выросла безработица (явление, усугубленное демобилизацией семи миллионов солдат императорской армии); А поскольку крестьяне сосредоточились на захвате земли, а не на производстве продовольствия (или продаже своей продукции за бесполезные бумажные деньги), во многих городах хлебные пайки сократились до двух унций в день, что привело к широкомасштабным протестам рабочих и избранию независимых рабочих советов, которые пытались освободиться от вмешательства профсоюзных чиновников (которые к весне 1918 года, как правило, были большевистскими ставленниками). Подобные события - выдаваемые за "спонтанные", но обычно с участием меньшевиков и эсеров, враждебных большевистскому режиму, - были очень распространены даже в Петрограде. На самом деле столица (и вообще северные города) пострадали несоизмеримо больше, так как запасы продовольствия и топлива (как бытового, так и промышленного) сократились после отделения в 1918 году от советской зоны основных районов производства продовольствия и топлива старой империи (Украина, Северный Кавказ, Закавказье, Урал, Западная Сибирь), вследствие Брест-Литовских договоров и последующего всплеска контрреволюции на периферии. Хотя советское руководство могло пытаться скрыть эту катастрофу, в частности, путем закрытия оппозиционной прессы, его отчаяние было выявлено в воззвании Совнаркома от 10 мая 1918 года, в котором откровенно признавалось, что: "Петроград переживает небывалую катастрофу. Нет хлеба... Красная столица стоит на грани разорения от голода". Все северные города голодали во время мировой и гражданской войн, но Петроград столкнулся с особой проблемой, поскольку в его ближайших окрестностях практически не развивалось интенсивное сельское хозяйство. Отчасти это было следствием неблагоприятного климата и бедных почв региона, но также и результатом того, что после освобождения в 1861 году местные крестьяне предпочли зарабатывать деньги в бурно развивающейся промышленной экономике столицы, выйдя на городской рынок труда, вместо того чтобы, например, развивать садоводство. Санкт-Петербург - пример неоднозначного наследия своего основателя - был (и, можно сказать, остается) неестественным городом.