The Story of Civilization 01

Как в китайской религии сформировались две школы - конфуцианская и даосско-буддийская - и как в философии вскоре должны были развиться две школы, возглавляемые Чу Си и Ван Ян-мином, представлявшие, соответственно, то, что на Западе мы бы назвали классическим и романтическим типами мышления, так и в китайской живописи северные художники приняли суровую традицию классической трезвости и сдержанности, а южные дали цвет и форму чувству и воображению. Северная школа строго следила за правильностью моделировки фигуры и ясностью линий; южная, подобно Монмартру, восставала против таких ограничений, презирала простой реализм и пыталась использовать предметы лишь как элементы духовного опыта, как тона в музыкальном настроении.77. Ли Су Сюн, занимавшийся живописью при дворе Мин Хуана, нашел время, среди колебаний политической власти и одиноких изгнаний, для создания северной школы. Он написал одни из первых китайских пейзажей и достиг степени реализма, запечатленной во многих сказках; император говорил, что слышал ночью плеск воды, которую Ли изобразил на императорской ширме; с другой его картины спрыгнула рыба и была найдена в бассейне - каждый народ рассказывает подобные истории о своих художниках. Южная школа выросла из естественных инноваций в искусстве и гения Ван Вэя; в его импрессионистском стиле пейзаж стал просто символом настроения. Будучи не только художником, но и поэтом, Ван стремился связать эти два искусства, сделав картину выражением поэмы; именно о нем впервые прозвучала избитая фраза, применимая почти ко всей китайской поэзии и живописи: "Каждая поэма - это картина, а каждая картина - это поэма". (Во многих случаях стихотворение начертано на картине и само по себе является каллиграфическим произведением искусства). Нам рассказывают, что Тун Ч'и-ч'анг всю жизнь искал подлинного Ван Вэя.78*

Величайший художник эпохи Т'анг, а по общему мнению, и всего Дальнего Востока, возвысился над различиями школ и принадлежал скорее к буддийской традиции китайского искусства. У Тао-цзе заслужил свое имя - У, мастер Дао или Пути, ибо все те впечатления и бесформенные мысли, которые Лао-цзе и Чуан-цзе находили слишком тонкими для слов, под его кистью естественно перетекали в линию и цвет. "Нищий сирота, - описывает его китайский историк, - но наделенный божественной природой, он не успел достичь половой зрелости, как уже стал мастером-художником и наводнил Ло-ян своими работами". Китайская традиция гласит, что он любил вино и силовые подвиги и, подобно По, считал, что дух лучше всего работает под легким опьянением.81 Он преуспел в любой теме: люди, боги, дьяволы, Будды, птицы, звери, здания, пейзажи - все это, казалось, естественно для его буйного искусства. Он с одинаковым мастерством писал на шелке, бумаге и свежеоштукатуренных стенах; он сделал триста фресок для буддийских зданий, и одна из них, содержащая более тысячи фигур, стала в Китае такой же знаменитой, как "Страшный суд" или "Тайная вечеря" в Европе. Девяносто три его картины находились в императорской галерее в двенадцатом веке, через четыреста лет после его смерти; но ни одна из них не сохранилась до наших дней. Его Будды, как нам говорят, "постигли тайны жизни и смерти"; его изображение чистилища напугало некоторых мясников и рыботорговцев Китая, заставив их отказаться от своих скандально небуддийских ремесел; его изображение сна Минг Хуанга убедило императора, что У имел такое же видение.82 Когда монарх послал Ву зарисовать пейзаж вдоль реки Чиа-лин в Чечуани, он был обеспокоен тем, что художник вернулся, не набросав ни строчки. "У меня все это в сердце", - сказал У; и, уединившись в одной из комнат дворца, он набросал, как нас уверяют, сотню миль пейзажа.83† Когда генерал Пэй пожелал написать свой портрет, Ву попросил его не позировать, а исполнить танец с мечом; после чего художник написал картину, которую современники были вынуждены приписать божественному вдохновению. Его репутация была настолько велика, что когда он заканчивал работу над некоторыми буддийскими фигурами в храме Хсин-шань, "весь Чан-ань" пришел посмотреть, как он наносит последние штрихи. В окружении этой толпы, говорит китайский историк IX века, "он выполнил нимбы с такой силой, что казалось, будто вихрь овладел его рукой, и все, кто видел это, восклицали, что какой-то бог помогает ему":85 ленивые всегда будут приписывать гениальность некоему "вдохновению", которое приходит просто так. Когда Ву прожил достаточно долго, говорится в одной красивой истории, он написал огромный пейзаж, шагнул в устье изображенной на нем пещеры, и больше его не видели.86 Никогда еще искусство не знало такого мастерства и тонкости линий.