The Worlds I See

Мы можем увидеть, как вращаются шестеренки визуального понимания в пронзительном контрасте между кьяроскуро Караваджо и мягкими тенями Вермеера и Цорна. Мы можем выйти за пределы реализма, чтобы прочувствовать иконографию повседневной жизни у Ван Гога и стилизованные портреты Кало. Мы даже ощущаем его присутствие в сравнительно непрозрачных высказываниях модернистов, таких как О'Кифф, и абстрактных экспрессионистов, таких как Мазервелл и Ротко. Реалистичное или концептуальное, сентиментальное или политическое, искусство использует эти сотни миллионов лет упорной эволюции, чтобы сохранить радость интерпретации мира глазами - и, следовательно, чувствами - отдельного человека.

 

"Итак, Фей-Фей! Каково это - быть выпускником колледжа? Ну, почти."

Джин уже убрала со стола наши тарелки и резала пирожные, которые оставила остывать на прилавке. Этот десерт стал ритуалом после моего первого визита в дом Сабеллов почти четыре года назад; это было мое первое запоминающееся знакомство с американскими сладостями, и выражение моего лица, когда я откусил кусочек, настолько восхитило Джин, что она настояла на том, чтобы подавать брауни каждый раз, когда я возвращался. То, что это была простая магазинная смесь, не имело значения. Для меня ее пирожные были верхом наслаждения.

"Это очень волнительно. Но я не ожидал, что выбор того, что будет дальше, окажется таким сложным".

"Ты уже обдумывал варианты, о которых мы говорили? Аспирантура? Работа? Может, сначала немного попутешествовать?" спросил мистер Сабелла.

"Дай ей секунду, Боб!" засмеялась Джин, подавая нам десерт.

"Нет, нет, все в порядке. Это все, о чем я мог думать, на самом деле".

Шел 1999 год, и мое обучение в Принстоне подходило к концу. В очередной раз я оказался перед выбором между своими научными амбициями и реалиями жизни, когда соблазн аспирантуры столкнулся с необходимостью делать карьеру. А когда бум доткомов был в самом разгаре, это была настоящая дилемма: финансовый мир жаждал заполучить любого , у кого есть способности к цифрам и модная степень, полученная в подходящей школе, поэтому даже физики вроде меня становились объектом агрессивного рекрутинга со стороны вращающихся дверей игроков Уолл-стрит. Меня обхаживали Goldman Sachs, Merrill Lynch и другие фирмы с названиями, которые можно представить себе высеченными на величественных мраморных плитах. Они предлагали все: льготы, возможности для руководства, заоблачные стартовые зарплаты и, конечно же, настоящую медицинскую страховку. Они обещали избавление от долгов, прекращение работы в химчистке и безопасность для моей семьи в связи с ухудшением здоровья матери. Взамен они просили лишь, чтобы я бросил науку.

Размышляя об этом большую часть недели, я наконец затронул эту тему с матерью во время тихого часа в химчистке. Мы заняли привычные места: она - у швейной машинки, зажав между губами пару булавок и с одноглазой решимостью изучая свою работу, а я - рядом с ней, в роли помощника портнихи, распарывая швы на брюках, которые она готовилась удлинить.

"Мам, я думаю о своих возможностях. У меня было собеседование со всеми этими... "фирмами", кажется, ты их так называешь? Большие фирмы с Уолл-стрит. Должен признать, они заманчивы".

"Большие... типы с Уолл-стрит?"

Я понял, что уже вышел за рамки ее знакомства с жаргоном американской культуры.

"Ну, знаете, акции и торговля. Инвестиции. И все в таком духе. Конечно, мне придется многому научиться, но я думаю, что это то, чем я смогу заниматься, если действительно буду стремиться к этому".

"Ха", - ответила она категорично. "Ты этого хочешь?"

"Ну, я имею в виду... одна только зарплата изменила бы нашу жизнь, и..."

"Фей-Фей, это то, чего ты хочешь?"

"Ты знаешь, чего я хочу, мама. Я хочу быть ученым".

"Так о чем мы вообще говорим?"

Моя мать умела так быстро , что мне требовалась секунда, чтобы распознать ее, разрубить мою двусмысленность. Шах и мат в три хода. Я собирался в аспирантуру.

Мои профессора из Принстона часто говорили, что аспирантура - это не просто очередная академическая веха, а поворотный пункт, представляющий собой первый переход от студенчества к тому, чтобы стать чем-то вроде настоящего ученого, превратить страсть в путешествие, а увлечение - в личность, закалить образование, чтобы оно стало основой карьеры, репутации и жизни. Это была обнадеживающая мысль, которая прояснила стоявший передо мной вопрос, но в то же время сделала его еще более сложным. Я знал, что хочу быть ученым, но каким? С какой целью? Как я узнаю об этом?

Мой опыт обучения в Калифорнийском университете в Беркли заставил меня задуматься о загадке интеллекта и показал, что более глубокое понимание зрения может стать ключом к ее разгадке. Однако из этого осознания вытекали два пути: один - нейронаучный, обещающий все более глубокое понимание возможностей мозга, и другой - вычислительный, в котором основы инженерного дела могли быть применены для моделирования и, возможно, даже воспроизведения этих возможностей.

Я решил заняться и тем, и другим.