This War of Mine (Ремейк)

На следующий день сержант-спецназовец — резервист, который сначала пожал Джейкобсу руку и поблагодарил его, — подал отчет, обвиняя Роберта, того капрала и «Маллигана» в грубом обращении с пленным.

Позже бывший спецназовец рассказывает мне:

— Мне жаль рядовых, сэр. Проблема была вовсе не в них. Проблема была в офицере.

Один из его резервистов-сослуживцев, старший рядовой, который тоже был свидетелем событий, подтверждает:

— Из того, что я видел — этот офицер ненормальный. С ним что-то не в порядке.

Виновник отрицает любую провинность. Он думает, что его обвинители просто недостаточно знакомы с реалиями зоны боевых действий.

— В тот день они увидели зверя и не знали, как с ним обращаться, — уверяет «Малли» позже. — С пленным обращались, как положено, пусть даже им не понравилось, как это выглядело.

Моя первая встреча с вражеским военнопленным происходит у заднего отсека Хамви лейтенанта, спустя час после инцидента.

Время вечернее, и второй взвод роты «Мародер» обустраивает блокпост с южной стороны города «Q». Пленный ерзает на платформе джипа, только теперь на его голову надет мешок. Несколько морпехов собрались вокруг и глумятся над ним.

— А что бы ты с нами сделал, если бы взял нас в плен, чурка? — говорит, набычившись, девятнадцатилетний морпех.

Подходит «Има».

— Эй, только не надо военных преступлений в багажнике моего грузовика. — Он бросает эти слова легкомысленно, еще понятия не имеет о возникших разногласиях вокруг захвата пленного. — Развяжите его и дайте ему воды.

Когда морпехи срезают с мужчины наручники на застежке, они видят, что его руки опухли и покраснели. Сердитый девятнадцатилетний морпех дает ему бутылку воды и кекс из сухого пайка. Пленный утирает слезы, секунду подозрительно смотрит на подношение, а затем с жадностью начинает есть.

— То, что мы даем тебе пожрать, вовсе не означает, что я перестал тебя ненавидеть, — говорит молодняк в униформе. — Я ненавижу тебя. Слышишь?

Когда беседую с пленным, уже наслышан о грубом обращении с ним во время захвата в плен. На нем не видно следов от уколов штыка. Самые худшие следы на его теле — это ужасные синяки от наручников на руках. Он довольно неплохо владеет английским и говорит мне свое имя. Время от времени, он хватает себя за плечи и вздрагивает от боли. Несмотря на все его страдания, есть в нем что-то шутовское и одновременно хитрое, как в сержанте Шульце из старого сериала «Герои Хогана». Он пытается убедить меня, что он вовсе не воин.

— Вам только кажется, что я солдат.

Когда говорю ему, что его обнаружили в засаде врага с военными документами и заряженной винтовкой, в конце концов, он признает, пожимая плечами и поглаживая свои усы в стиле Саддама:

— Я очень мелкий солдат.

Он рассказывает, что ему сорок семь, у него двое сыновей и пять дочерей. Он утверждает, что раньше был сапожником и вступил в Республиканскую гвардию совсем недавно. Один из морпехов указывает ему на то, что многие другие иракцы бросили оружие и сбежали.

— А ты, немытая чурка, поджидал нас, чтобы убить. Ты не сложил свое оружие, пока мы не заставили тебя это сделать.

— Это неправда. Я боялся. Если бы бросил оружие, пришла бы полиция и избила нас.

Он говорит, что он и другие люди в его отряде не получали никакой информации о том, что происходит в мире. Их командиры говорили им, что Ирак выигрывает войну.

— При Саддаме все молчат. Если Саддам скажет, мы воюем с Америкой, мы говорим «хорошо». Если скажет, мы не воюем с Америкой, мы говорим «хорошо».

Морпехи, которые так сердились на него секунду назад, теперь подобрели.

— Нам тоже нельзя бросать оружие. Он просто делал свою работу.

Теперь они улыбаются ему и дают еще один кекс.

Пленный не улавливает нового праздничного настроения. Он наклоняется ко мне и шепчет:

— Как мне теперь вернуться домой, офицер? А что если мой сержант найдет меня?

Примерно полчаса назад по BBC сообщили, что Багдад пал. Очень коротко пересказываю ему эти новости.

Он начинает плакать.

— Я так счастлив!

Новости теперь все лучше и лучше. Подходит «Иман» и говорит ему, что отвезет его сегодня вечером в Багдад.

— Бесплатно? — спрашивает, не в силах поверить своему везению.

На Хамви мы возвращаемся в темноте в Багдад. Эдвардс заводит малоизвестную песню.

— Погоди-ка, приятель! — кричит Уокер.

После сорока часов без сна, больше половины из которых были проведены в сражении, нервы у всех на пределе, а водитель только что нарушил важнейшее правило сержанта, установленное им как руководителем группы: дешёвая музыка на этой войне запрещена.

— Это ковбойская песня, — говорит Эдвардс.

— Мне не хочется рушить твои иллюзии, но ковбоев не существует, — встреваю в диалог.

— Неправда, сэр, — отвечает мне, одновременно с безразличным и вызывающим выражением лица. — Существует миллион ковбоев.

Мой аргумент не заставил себя долго ждать:

— Ковбой — это тебе не штырь в огромной шляпе и с бляхой величиной с тарелку на ремне. Уже лет сто, как и в помине нет настоящих ковбоев. Разведение лошадей — теперь наука. Выращивание скота — индустрия.

По радио передают, что враг открыл огонь по колонне.