Тиара скифского царя

Более высокий, более худой и еще более любезный мсье Мортье, с совершенно лысой блестящей головой (такая прическа старила его, во всяком случае, так казалось Лизе), перебил коллегу, сверкая кошачьими зелеными глазами:

– Представляете, господа, его заперли в мастерской без чертежей, с листом золота и инструментами, и он все сделал за день. Да, это был гениальный мастер.

Галина посмотрела сначала на французов, потом на мужа, Игоря и Лизу.

– Странно, что никто ничего о нем не слышал, – произнесла она задумчиво и пригубила коктейль с мятой, ее любимый. – Интересно, как сложилась его судьба. Он разбогател, когда все узнали, кто настоящий мастер короны?

Жерар послал всем очаровательную улыбку и покачал головой:

– Нет, к сожалению. Вернувшись в Одессу, Израиль работал, как и раньше, и за такую же плату: он считал своих клиентов друзьями, чуть ли не родственниками, и стеснялся брать большие деньги. А потом жена убедила его, что за границей они обязательно разбогатеют. Бедный Израиль ей поверил, и они уехали в Париж. Впрочем, есть и другая версия. – Мортье поднял вверх указательный палец с отполированным ногтем. – Наступило время еврейских погромов. Говорят, ваша Одесса устроила ему пышные проводы: на вокзале яблоку негде было упасть. И поезд увез его в Париж. Там он познакомился с Ротшильдом, и тот заказал у него парочку интересных работ. Кстати, – француз сверкнул глазами, – самой яркой его работой принято считать не тиару, а медузу, да, медузу. К сожалению, мы не привезли ее, потому что у нас ее нет. Она сделана в виде трубочки длиной двенадцать миллиметров и четыре миллиметра в диаметре. Три более тонкие трубочки выдвигаются телескопически. На конце последней миниатюрная кисть руки. По форме она напоминает указку. Самую широкую наружную трубочку-футляр автор покрыл орнаментом из мельчайшей зерни, а в нижней части спрятал секретный замочек. На второй трубочке выгравирована молитва «Шма» – это в переводе с еврейского означает «слушай», на третьей – десять заповедей, на четвертой – знаменитая фраза из «Евангелия»: «И люби ближнего, как самого себя» – и фраза из «Пиркей авот»: «Задумайся над тремя словами, и все найдешь». Можете себе представить, такая работа не удовлетворила его, и позже он дополнил ее орнаментом и буквами из золотой филиграни. Ходит легенда, что Израиль не продал ее даже барону Ротшильду. «Пока живу, я с этой работой расстаться не могу», – говорил Рахумовский. По завещанию деда внук Бецалель передал эту медузу Иерусалимскому музею. Вот почему в Лувре ее нет.

– Этот мастер умер и похоронен у вас в Париже? – поинтересовался Игорь, которого, на его удивление, захватил этот рассказ.

Мортье кивнул:

– Знаете, этот уникальный человек будто предчувствовал свою смерть. За несколько лет до своей кончины Рахумовский сделал серебряный макет памятника-надгробия для себя и своей жены. Вверху на стеле он поместил три круглых позолоченных барельефа: сверху – менора в центре звезды Давида, ниже выбил два профиля – свой и жены, с трогательной надписью: «При жизни и после смерти они не расставались». На надгробной плите ювелир выгравировал строки:

Человеком счастливым я был в жизни.
Тишина и спокойствие, хлеб и одежда были всегда в моем доме.
Я любил свою работу, свою жену и свой дом.
И после моей смерти дух мой будет жить
В делах моих рук, которые оставляю после себя.

– Вот как бывает, – задумчиво проговорил Виктор. – Что же стало с великим мошенником Шепселем? Сильно ли он горевал, когда узнал, что потерял такого мастера?

– Не сильно, – вмешался Жерар. – Он купил дом у моря, о котором всегда мечтал, и решил завязать с мошенничеством. Больше о нем никто никогда не слышал. А вот его брат Лейба попытался продолжить их дело, но долго не продержался и никогда не заработал столько, сколько им заплатили за тиару.

– Чего только не бывает в жизни! – воскликнула Галина, захлопав в ладоши. – Говорят: век живи – век учись. Об этой одесской компании я узнала благодаря вам, господа французы, и мне очень стыдно. Разве не мы, русские, должны были вам об этом поведать?

– И поведали бы, – расхохотался Мортье, блестя вставными зубами, белыми как снег, – если бы Шепсель предложил тиару Эрмитажу. Но он запал на Европу, так что эта вещь, господа, принадлежит Франции, хоть и работали над ней русские люди.

Он еще что-то говорил, но Игорь его не слушал.

Он бросил взгляд на Лизу, которая внимала французу, чуть приоткрыв рот, и женщина вызвала в нем глухое раздражение. Ему казалось, что все должны видеть ее необразованность, глупость и серость.

То ли дело Галина, умница и красавица. Виктору с ней повезло, что ни говори. А он словил серую мышку (вся ее привлекательность куда-то улетучилась, волосы словно потускнели, лицо посерело, будто померкли краски, которыми ее постарались расцветить продавцы и парикмахер), к тому же бывшую проститутку.