Тяжелая кровь

Комендант испытующе взглянул на меня.

— Вы уклоняетесь от прямого ответа. А сами ждете от меня ответа вполне определенного.

Я подняла глаза на коменданта. Сейчас что-то должно в нем произойти, привести его к решению, от которого зависела жизнь моего сына. Он медлил: то ли сам колебался, то ли испытывал меня.

Потом он сказал:

— Одного часового убили четверо юношей… Это вполне могли сделать и трое. Не правда ли?

— Правда, — отозвалась я.

— А один мог быть задержан случайно. Могло ведь так случиться?

— Могло, — с готовностью подтвердила я.

На меня нашло материнское ослепление. Никого вокруг не существовало. Только мой сын. И для того чтоб он был, я готова была на любое признание, на любой поступок. Пропала гордость. Обязанности перед близкими людьми. Только бы он жил! В надежде выиграть, я играла с Мейером в игру, которую он мне предложил.

Комендант покосился на часы и сказал:

— Вам придется поторопиться, госпожа учительница, казнь произойдет через пятнадцать минут.

— Куда мне бежать?

— Бежать не нужно. Вас довезут на автомобиле. Тут недалеко. Километра полтора. — Он крикнул: — Рехт!

Появился длинный, худой Рехт. Получил распоряжение. Я пошла за ним, даже забыв поблагодарить господина Мейера. Мне казалось, что Рехт идет очень медленно, и все время хотелось потянуть его за рукав, но я боялась испортить дело.

Жаркая, слепящая радость обволокла меня. Я спасла сына!

Мальчики стояли у освещенной солнцем кирпичной стены. Их было четверо. Все четверо — мои ученики. Они были такими, какими я привыкла их видеть всегда. Только неестественно бледны, словно припекающие лучи не касались их, а скользили мимо. И со стороны казалось, что четверо ребят загорают на солнце.

Машина остановилась. Я нетерпеливо спрыгнула на землю. Вслед за мной, согнувшись вдвое, из машины выбрался длинноногий Рехт. Он распрямился и крикнул:

— Сын госпожи учительницы может отойти от стены! Который из вас сын госпожи учительницы?

Мой сын не шелохнулся. Он стоял неподвижно, как будто команда Рехта его не касалась. Тогда я сделала еще несколько шагов и встретилась взглядом с Кирюшей.

Его карие глаза смотрели на меня пристально и печально. В них светилась какая-то неистребимая детская доверчивость, обращенная ко мне. Я почувствовала, что ему хочется взять меня за руку — тогда ничего не будет страшно.

Кирюша сильно заикался, и я любила его больше остальных учеников, как мать любит больше хворого ребенка. Я любила его за беспомощность и всячески старалась облегчить его участь. Кирюша всегда держался около меня — так он чувствовал себя уверенней.

Однажды он взял меня за руку и повел в дальний угол школьного сада: он боялся, что его услышат. Кирюша долго не решался заговорить. Краснел, отворачивал голову.

Я сказала:

— Повернись!

Он через силу повернулся ко мне и сказал одними губами:

— Я должен умереть!

— Почему ты должен умереть?

— Потому что я люблю… ее.

— Любят не для того, чтоб умирать, — сказала я.

— Но я должен умереть. Я не могу ей даже сказать… слово.

Кирюша отвернулся.

— Хочешь, я ей скажу?

Он решительно замотал головой.

— Почему же, Кирюша?

— Зачем ей заика, если она такая прекрасная, — ответили мне Кирюшины губы.

Я не стала расспрашивать Кирюшу о предмете его любви. Я давно догадывалась.

— Если не умереть, то уехать, — примирительно сказал он.

— Куда ты уедешь?

— Все равно куда. Страна большая. Понимаете, она смеется надо мной. Я сказал ей: «Приходи к мосту. Мне надо с тобой поговорить».

«Поговорим здесь».

«Нет. Приходи к мосту».

Я ждал ее полчаса на мосту. Она пришла и говорит:

«Что ты мне хотел сказать?»

Я молчал. Я не то что заикаться, говорить не мог. Тогда она сказала:

«Говори, а то я уйду. Мне некогда».

Ей было некогда, а я совсем растерялся. Хотел сказать, что она самая прекрасная в мире, а получилось так: «Ты мне нравишься… Давай с тобой дружить».

«Мы и так с тобой дружим».

Мы, конечно, с ней дружили, но не так. Я сказал:

«Я прочитаю тебе стихи!»

Она очень удивилась, но сказала:

«Читай».

«Сейчас прочитаю».

И тут, как назло, я забыл все до последней строчки.

«Читай, читай!»

Я молчу. Тогда она вдруг обиделась:

«Ты решил подшутить надо мной?»

«Нет».

«Ну, я пошла. Ты решил тридцать четвертую задачу?»

И она убежала. Что мне делать? Она ничего не поняла.

— Не вешай голову, Кирюша, — сказала я. — Придет время, и она поймет тебя.

И когда у кирпичной стены наши глаза встретились, что-то дрогнуло во мне и смутная мысль обожгла меня: не предаю ли я сейчас Кирюшу? Я опустила глаза, и когда подняла их снова то встретилась взглядом с Дубком.

Его фамилия была Дубок, и все звали его не по имени, а по фамилии, потому что он больше походил на прозвище: он был маленьким, плотным, упрямым. И на лбу у него было две выпуклости, как у бычка, у которого прорезаются рожки.