Тяжелее небес. Жизнь и смерть Курта Кобейна, о которых вы ничего не знали прежде

В День святого Валентина группа прилетела в Миннесоту, чтобы начать работу над альбомом. В поисках минималистического и сырого звука они наняли Стива Альбини в качестве продюсера – Курт намеревался уйти как можно дальше от Nevermind. Альбини был в составе влиятельной панк-группы Big Black, и еще в 1987 году Курт ездил на тепловую электростанцию Сиэтла, чтобы увидеть последнее выступление Big Black. Будучи подростком, Курт боготворил Альбини, хотя в зрелом возрасте это были в лучшем случае рабочие отношения. Альбини хорошо ладил с остальной частью группы, но позже описал Кортни как «психованного монстра в чулках». Она возразила, что Альбини мог бы счесть ее привлекательной только в том случае, «если бы я была родом с Восточного побережья, играла на виолончели, имела большие сиськи и маленькие серьги-кольца, носила черные водолазки, имела бы весь соответствующий багаж и всегда держала язык за зубами».

Gold Mountain выбрал Pachyderm Studios в Кэннон-Фоллз, штат Миннесота, думая, что сельский климат сведет к минимуму все отвлекающие факторы. К шестому дню сессии – 20 февраля, 26-му дню рождения Курта, – группа закончила все основные треки. В перерывах на отдых они разыгрывали по телефону Эдди Веддера и ездили в находившийся в часе езды Миннеаполис. Там в Mall of America Курт искал пластические анатомические модели The Visible Man[182], которые были его последним коллекционным пристрастием. Когда запись была закончена, всего через двенадцать дней после начала, группа отпраздновала это, поджигая свои штаны. «Мы слушали финальные миксы, – объяснил Пэт Уэйлен, заглянувший к ним друг. – Все вылили растворитель себе на штаны, подожгли их, а затем перебрасывали пламя от одной штанины к другой и с одного человека на другого». Они были в штанах, когда делали это; чтобы избежать ожогов, им пришлось обливать друг друга пивом в тот момент, когда пламя поднималось вверх по их ногам.

Альбом был записан в два раза быстрее, чем Nevermind. «Дела шли в гору, – вспоминал Крист. – Мы оставили все личное за дверью. И это было триумфально. Это моя любимая пластинка Nirvana». Точку зрения Новоселича разделяли многие критики, а также Курт, который считал это своим самым большим успехом. Сначала Курт увидел Pennyroyal Tea как первый сингл: он сочетал битловский рифф с медленным/быстрым ритмом, усовершенствованным Nirvana. В названии упоминалось травяное средство, вызывающее выкидыш. Текст песни Кортни сформировал мелодию, но она закончилась документальным описанием желудка Курта: «Я на теплом молоке и слабительных, антацидах со вкусом вишни».

В In Utero также было несколько рок-композиций с высоким темпом, но даже они обладали лирической глубиной. В Very Ape и Radio Friendly Unit Shifter имелись хрустящие риффы, как во время трехсекундного перерыва в баскетбольном матче. Тем не менее тексты песен были достаточно запутанные и могли вдохновить на курсовую работу и интернет-дебаты. Milk It была панк-рок-реактором, ее группа записала за один дубль, однако Курт потратил несколько дней на доработку текста. «Ее молоко – это мое дерьмо / Мое дерьмо – это ее молоко», – таким извращенным способом он связывал себя с женой. Песня также намекала на его реабилитацию («твой запах все еще здесь, в месте моего возрождения»). А еще Курт повторил строчку, которую упоминал в разных песнях еще со средней школы: «Разуй глаза, суицид – это плюс». В своих неиспользованных аннотациях для Dumb он описал свое падение в наркоманию: «Вся эта травка. Вся эта якобы не вызывающая привыкания, безвредная, спасительная сигарета, повредившая мои нервы, разрушившая мою память и заставившая меня почувствовать желание испортить выпускной бал. Она просто никогда не была достаточно сильной, и я зашел дальше и перешел на опий».

Но ни одна песня из альбома не могла сравниться с Heart-Shaped Box. «Я хотел бы съесть твой рак, когда ты почернеешь», – пропел Курт, и это был самый извилистый путь, который когда-либо проделывал автор в истории поп-музыки, чтобы сказать: «Я люблю тебя». Строчкой «Сбрось петлю из своей пуповины, чтобы я мог забраться назад» Курт закончил свою самую необыкновенную песню, словно мольбой, которая могла быть обращена к Кортни, к его матери, к его дочери, к нему самому или, скорее всего, к его Богу. Его собственное объяснение в неопубликованных аннотациях полностью разрозненно (большую часть он вычеркнул), но коснулось «Волшебника страны Оз», «Я Клавдий»[183], Леонардо да Винчи, самцов морских коньков (которые вынашивают своих детенышей), расизма на Диком Западе и Камиллы Палья. Как и все великое искусство, Heart-Shaped Box избежала всякой легкой классификации и предложила слушателю множество интерпретаций, судя по всему, как и ее автору.