Тяжелее небес. Жизнь и смерть Курта Кобейна, о которых вы ничего не знали прежде

Хотя Берр говорил всем, что они «должны противостоять Курту», мало кто из присутствующих был способен на это. «Все очень боялись Курта, – заметил Голдберг. – Вокруг него была такая аура, что даже мне казалось, будто я иду по яичной скорлупе, и было страшно сказать что-то не то. Он обладал такой мощной энергией, что другие люди, при всем своем уважении, практически не разговаривали с ним. Они просто болтались вокруг и прятались где-то на заднем плане». Больше всего говорил Берр, который пытался профессионально провести интервенцию, но в данном случае пациент Курт Кобейн его не слушал: его зависимость была слишком сильна и защищена крепким щитом, чтобы отражать эти удары.

Настоящая драма началась, когда заговорила Кортни. Безусловно, она была самой прямой из тех, кто находился в комнате, но ей действительно было что терять. Она умоляла Курта лечиться: «Это должно закончиться!.. Ты должен быть хорошим папой!» А потом она бросила угрозу, которая, как она знала, причинит ему самую сильную боль: если они разведутся, а он останется при своей зависимости, его свидания с Фрэнсис будут ограничены.

После того, как все, кроме самого Курта, выговорились, наступило короткое молчание, подобное тому, что предшествует крупному сражению в фильме с Джоном Уэйном. Курт медленно поднял глаза и злобно смотрел то на одного человека, то на другого, побеждая в этой игре в гляделки. Когда он наконец заговорил, то в гневе выплюнул несколько слов. «Кто вы все такие, черт возьми, чтобы мне это говорить?» – проревел он. Курт провел собственную интервенцию для всех находившихся в комнате, подробно описывая случаи, когда они сами употребляли наркотики, свидетелем которых он был. Дэнни Голдберг сказал Курту, что все они беспокоятся именно о его здоровье, а не о чьем-то еще. «Как мы вообще будем разговаривать, если ты обдолбался? – взмолился Голдберг. – Значит, так, ты немного протрезвеешь, а потом, по крайней мере, сможешь говорить об этом». Курт злился все больше и больше, и, будучи опытным словесным тактиком, он начал препарировать всех в комнате, нанося каждому удар, который, как он знал, поразит их в самое больное место. Он называл Джанет Биллиг «жирной свиньей», а всех присутствующих – лицемерами. Курт судорожно схватил телефонный справочник и обратился к разделу «психиатры». «Я никому здесь не доверяю, – заявил он. – Я собираюсь вызвать психиатра из «Желтых страниц», которому могу доверять».

Свою максимальную ярость он приберег для Кортни. «Его главным оружием было то, что Кортни была еще более испорчена, чем он», – вспоминал Голдберг. Нападки Курта на Кортни прекратились, когда ему сказали, что она летит в Лос-Анджелес на реабилитацию. Его попросили сопровождать ее. Он отказался и продолжал звонить психиатрам, попадая лишь на автоответчики. Кортни и сама была в ужасном состоянии – эта интервенция и последние три недели, проведенные в ожидании услышать очередную новость о его передозировке, взяли свое. Ей пришлось сесть в машину, и Курту предложили поехать вместе с ней. Он отказался и, когда машина с Кортни отъехала, стал лихорадочно листать «Желтые страницы». «Я даже не поцеловала мужа и не попрощалась с ним», – позже сказала Лав Дэвиду Фрикке.

Курт утверждал, что никто в комнате не имеет права его судить. Он удалился в подвал вместе со Смиром, сказав, что все, чего он хочет, – это немного поиграть на гитаре. Собравшиеся начали медленно расходиться. Большинству пришлось лететь обратно в Лос-Анджелес или Нью-Йорк. К вечеру даже Берр и Смир исчезли, и Курт остался с той же пустотой, которую чувствовал почти каждый день. Остаток вечера он провел у своего дилера, жалуясь на интервенцию. Позже дилер рассказала газете, что Курт спросил ее: «Где мои друзья, когда они мне так нужны? Почему все друзья против меня?»

На следующий день Джеки Фэрри вернулась к работе и отвезла Фрэнсис к Кортни в Лос-Анджелес. Мать и сестра Курта по настоянию Кортни поехали в Сиэтл, чтобы попытаться поговорить с ним. Их противостояние прошло не лучше, чем интервенция, и оставило все стороны с еще большим чувством душевной боли и потери. Курт был явно под кайфом, а Венди и Ким было больно видеть его в таком эмоциональном состоянии. Он их не слушал: дело дошло до того, что им уже попросту не о чем было говорить. Когда мать и сестра уходили в слезах, Ким, будучи самой прямолинейной в семье, остановилась в дверях с еще одним вопросом: «Неужели ты так сильно нас ненавидишь?» Когда она говорила это, она плакала, что, должно быть, показалось Курту странным, ведь Ким всегда была сильной и никогда не плакала. И вот она стоит в дверях его дома, и именно он довел ее до слез. «О да, – ответил он с таким сарказмом, какого она никогда от него не слышала. – О, да, – сказал он. – Я действительно ненавижу вас, ребята. Я ненавижу вас». Ким больше ничего не могла сказать – ей пришлось уйти.