Тяжелее небес. Жизнь и смерть Курта Кобейна, о которых вы ничего не знали прежде

Если Курта не было у Мур или в Taco Time на Мэдисон – его любимое место для покупки буррито, – его часто можно было найти в апартаментах «Гранада», доме девушки Кали, Дженнифер Адамсон. Дженнифер с благоговением наблюдала, как самая знаменитая в мире рок-звезда сидит на диване, принимая наркотики или же просто убивая время. «Он сидел в моей гостиной в кепке с ушами и читал журналы, – сказала она. – Люди приходили и уходили, всегда было много движухи. Никто не знал, что он здесь, и не узнавал его». В мире культуры наркоманов Курт обрел некоторую анонимность, которой ему не хватало в других местах. И все же когда Дженнифер узнала Курта получше, она была поражена тем, каким одиноким он казался. Курт сказал Дженнифер и Кали: «Вы, ребята, мои единственные друзья».

Кортни не знала, что сделать, чтобы приструнить его, и большинство разговоров перерастали в споры. «Они стали часто ссориться, – заметила Дженнифер. – Очевидно, что в самые отчаянные моменты своей нужды он не обращался ни к ней, ни к кому-либо вообще, если на то пошло». Когда Курт съехал от Кортни, он предпочел пожить у Дилана, хотя бы потому, что он никогда не читал нотаций. Как-то ночью той весной эти двое скрепили свои отношения, заведя машину без ключа и бросив ее в канаву в поместье Курта в Карнейшен. «У меня муж-миллионер, – вспоминала Кортни, – и он ворует машины».

После Рима даже приятели Курта по наркобизнесу стали замечать его растущее безрассудство в употреблении наркотиков. «Когда большинство людей делают укол наркотика, они обращают внимание на его количество, – заметила Дженнифер. – Они думают: «Давай убедимся, что это не слишком много». Курт никогда об этом не думал. Он никогда не колебался. На самом деле ему было безразлично, даже если это его убьет. Все так и продолжалось». Дженнифер начала опасаться, что Курт может передознуться в ее квартире: «Меня поражало, как такой маленький и худой парень может столько принимать. Одного шприца ему было недостаточно». На третьей неделе марта она отчитала Курта за то, что он подвергает свою жизнь опасности, но его ответ напугал ее еще больше: «Он сказал мне, что собирается пустить пулю себе в голову. “Вот так я и умру”, – сказал он полушутя».

* * *

К третьей неделе марта, подобно своему любимому Гамлету в пятом акте, Курт стал другим человеком и пребывал в безумии, которое никак не утихало. Наркотики в сочетании с тем, что многие вокруг него описывали как пожизненную недиагностированную депрессию, окутали его безумием. Даже наркотик предал его. Курт говорил, что он больше не был таким эффективным болеутоляющим. Его желудок все еще болел. Менеджеры Кортни и Курта решили заставить его лечиться. В случае с Куртом все понимали, что в лучшем случае это безнадежная попытка, с небольшим шансом изменить его, – Курт уже прошел через несколько интервенций, и вряд ли его это удивит. Он уже побывал в полудюжине наркологических лечебниц, и ни одна из них не помогла больше, чем на несколько недель. Но, по мнению Кортни, по крайней мере, интервенция была тем, что они могли сделать. Неким физическим действом. Как и во многих семьях активного наркомана, те, кто окружал Курта, чувствовали себя все безнадежнее и безнадежнее.

Дэнни Голдберг связался со Стивеном Чатоффом из центра пошаговой реабилитации. «Я начал разговаривать с Куртом по телефону, когда он был под сильным воздействием наркотиков, – вспоминал Чатофф. – Он употреблял довольно много наркотиков или других обезболивающих. Но в некоторые из более ясных периодов, когда Курт не был слишком слаб, мы также обсуждали некоторые из его детских проблем, некоторые из нерешенных проблем семейного происхождения и боль, которую он испытывал. У Курта сильно болел живот, который он лечил этими опиатами». Чатофф чувствовал, что под зависимостью Курта скрывается «форма посттравматического стрессового расстройства или некая форма депрессивного расстройства». Он рекомендовал программу стационарного лечения. Чатофф описал предыдущие реабилитационные программы Курта как «детоксикация, полировка и блеск», имея в виду, что они были разработаны, чтобы заставить Курта протрезветь, а не справиться с фундаментальными проблемами.

Чатофф нашел Курта удивительно сговорчивым, по крайней мере поначалу: «Он согласился со мной в том, что ему нужно это стационарное лечение; что ему нужно работать над своей «психической болью», как он выразился». Но кое в чем Курт так и не признался, а руководство не поставило Чатоффа в известность о том, что в Риме была попытка самоубийства. Чатофф поверил тому, что прочел в газете о случайной передозировке.