Тяжелые люди, или J’adore ce qui me brûle

В то время они оказались в Тессине. Из мечты о море в такой ситуации, разумеется, ничего не вышло. В стороне от напыщенной суеты они нашли маленькую, более чем скромную квартирку, две комнаты с открытой плитой, с видом на уходящие вниз склоны, заросшие виноградом. Что еще нужно человеку!

Сентябрь сгорел, вспыхнув, в несказанно веселых днях преходящей суеты, днях легкости и искрящегося дыхания, когда все подернуто серебром, а дали растворяются в синеве. Леса поднимались из моря туманных испарений. Над виноградниками с созревающими гроздьями висела тишина. Ощущение ежеминутно убывающего времени, пылающее разноцветье увядания, которое сжигает все вокруг, оставляя лишь надежду на возрождение, все это наполняло Юрга неистовым стремлением трудиться — что колоть дрова, что рисовать — лихорадочно, самозабвенно, не видя ничего другого. Это было стремлением творить любым путем, радостью жизни, окаймленной пестрой полосой печали. Разве что-нибудь могло бы возникнуть без смерти и увядания, без нашего знания о смерти! Он пил эти дни, словно пронизанное солнцем вино, отбрасывающее на каменный стол переплетение красных световых линий; бокал, полный чуда! Он напевал что-то и насвистывал, он забирался в горы без дороги, увлекаемый все дальше и дальше постоянно меняющимися видами, словно дикая коза в поисках травы. Он писал картины, рисовал, опьяненный миром, напевал, отвечая журчанию горных ручьев, шуму лесов, шелесту палой листвы.

Ивонна готовила на открытой плите.

Ее образ жизни представлялся Ивонне также прекрасным, часто невероятным, так что она целыми неделями, словно можно было спрятаться от судьбы, просто не желала осознать: ничего не получается, и с Райнхартом тоже. До чего же мало в нем было мужского! В любви нужна честность как нигде больше. От того, что она знала, как он счастлив, все предстоящее становилось еще ужаснее, еще неизбежнее. Она ждала и надеялась, все ждала и надеялась, что он это поймет. Ее исповедь Райнхарт воспринял так, словно он неуязвим; добрый дух хранил его от любого суетного и мелочного жеста прощения. Что он делал? Продолжал блуждать в мечтаниях, словно не понял ничего, совершенно ничего; ее охватывало отчаяние от того, насколько, существуя рядом с ней, он оставался по-юношески самодовольным, ни о чем не подозревающим!

— Ты и правда считаешь, — спросила она его как-то, — что нет никакой другой возможности? Я имею в виду деньги.

Райнхарт рассмеялся.

— Детка, — сказал он. — Ты опять с этим. Я ведь тебе говорю, что это ничего для меня не значит. Действительно ничего.

Для него ничего не значило, если бы другой мужчина оплатил ей эту поездку. Так оно и было. А она хотела дать ему еще один шанс.

— Три сотни франков, — рассуждал он в своей великодушной манере, — разве это деньги для такого человека, на которого работают восемь сотен рабочих! У которого такой синий лимузин! Я, право, не понимаю, почему ты делаешь из этого такую историю, Ивонна.

На мгновение, когда Райнхарт набивал свою трубку и уже собирался вновь обратиться к другим вещам, зримым и отрадным — это был их первый вечер в Тессине, они ели в трактирчике прямо на улице, только что с поезда, — он все же почувствовал, что его подвергают испытанию, что нужно подсобраться, как того ожидают женщины, задуматься, дать отчет, прежде чем ему будет позволительно раскурить трубку и продолжить наслаждение чудным вечером.

— Между прочим, я его не знаю, этого Хозяина, — спокойно заявил он. — Но он-то наверняка знает, что ты тут не одна.

— Это ему известно.

— И тем не менее он оказал сказочную любезность? Хотя, естественно, все дело в том, как он тебе все это предложил! Об этом ты, кстати, никогда не сообщала.

— Потому что ты никогда об этом не спрашивал, Юрг.

Он и в этот раз не спросил, а сунул в рот трубку, непроизвольно, вопреки собственному намерению.

— Короче, — произнес он, уютно развалившись в соломенном кресле и поглядывая на поднимающийся из трубки дым, — я вижу человека с восемью сотнями рабочих и синим лимузином, который, между прочим, оказывает сказочную любезность, желая выбросить три сотни франков на ветер, то есть на все-таки заслуженный отдых молодой женщины, которая была его служащей и с которой случилась такая незадача, что она оказалась знакома с молодым художником…

Быть может, сказал он себе после некоторого размышления, им движет нечистая совесть? Или он и в самом деле вообразил, что может купить Ивонну? Наконец, он не мог полностью исключить и то, что дело идет просто о милом человеке, лишенном дурных намерений. Да и что вообще значат деньги? Один зарабатывает их картинами, которые удаются ему семь раз в году, а продажа — два раза; другой зарабатывает их, просто побеседовав с клиентом за чашечкой кофе, а то и этого не требуется: где-то там существует таинственный мир процентов с капитала.

— Три сотни франков! — произнес он еще раз, почти с издевкой, в свою дымящую трубку наигранным голосом. — Или ты думаешь, что у меня тут есть волшебная палочка, чтобы их достать?

Ивонна только молча посмотрела на него!