Тяжелый круг

— Узнаю. Нефертити.

— Точно. Пуговица — «фирма», от джинсов Нарса отскочила в конюшне, а-а?

— Ну и что?

— Чтобы царица, красавица, и — у Нарса на штанах, подумай-ка? А в кабинете директора ипподрома — алюминиевая пепельница — тоже Нефертити: все о ее нос пепел сбивают.

— Красота беззащитна. — Эти слова Виолетты почему-то вывели Амирова из равновесия, он с большой запальчивостью возразил:

— Она — продажна, ею торговать можно. Смотря в чьи руки она достанется, дельцы ею торгуют. — Амиров и скрывать не стал своего настроения, объявил напрямую: — Вот что, я не люблю апельсинничать, ты знаешь, но с тобой мне хотелось бы быть галантерейным, потому что уж больно ты красивая девка. Вертопрашная, правда, но пригожая, что да, то да.

— Я рада, что галантерейно, а не бакалейно, но я не понимаю ваших намеков.

Он хотел бросить в ответ «дуру», но вспомнил про свое обещание насчет «галантерейности»:

— Не понимать можно в двух случаях: или сказано непонятно, или понималка плохо варит. Я говорю понятно, выходит, виноваты твои предки. — Редкостно многоречив стал Амиров в раздражении.

Виолетта натянуто улыбнулась:

— А может, лучше не «апельсинничать»?

Амиров подобрался, построжал:

— Ладно. Я знаю, зачем ты к ипподрому прилепилась: жениха выгодного подцепить. Молодец — и Касьянов, и Николаев с перспективами, не промахнешься в любом случае. За кого же пойдешь?

Виолетта не сразу нашлась с ответом.

— А они, что же, оба исповедовались перед вами, намерения свои высказывали?

— Я спрашивал, не входит ли в их намерения женитьба на тебе.

— И они?

— Они оба почти «да» ответили.

— «Почти» — это еще не «да». Однако почему вы не заставили их сказать определенно и внятно, они бы, наверное, не стали от вас скрывать?

— Не знаю, может быть, и не стали бы, будь я поласковее, а я излишне строг был. Но своего я добился, я ведь и не хотел, чтобы они до конца выговаривались, потому что люблю, когда люди мне врут.

— Странно…

— Ничего странного. Они врут и видят, что я им не верю, но молчу, значит, я — человек благородный, это во-первых, а во-вторых, совравший уже обязан мне чем-то.

— Вы — паук.

— Ты боишься пауков?

— Боюсь.

— Должно быть, это очень страшно — бояться пауков… Какой, наверное, ужас испытывает человек, всерьез, непритворно боящийся членистоногих!

— Это очень тонкое замечание, нельзя не оценить его, однако, мне кажется, вы уже все сказали?

— Да, остальное дополнит Николаев, да и другие твои хахали не отмолчатся, я думаю.

Расстались они почти открыто враждебно.

Амиров вернулся на конюшню, отыскал в своем кованом сундуке тот злополучный авиационный билет, который так неосторожно бросил Касьянов, вложил его в конверт.

— Олег, — позвал он Николаева. — Я пакет не запечатываю, не положено у благородных людей, а то выйдет, что я тебе как бы не доверяю, да… Передашь при встрече лично в руки Саше Милашевскому, скажи что, мол, от Амирова подарочек.

Стрела снялась с тетивы.

2

Разумеется, Олег не удержался и заглянул в конверт и, разумеется, узнал Виолеттин почерк: стрела, еще не долетев до мишени, уже задела отравленным жалом и другую цель. Вне себя он кинулся в цирк к Виолетте.

На манеже было пусто. Олег заглянул в артистические уборные, потом зашел на конюшню (конюшнями в цирке называют все помещения для животных, в том числе и для львов, для собак) — там никого не было. Из расписания репетиций, которое было прикноплено к фонарному столбу, Олег узнал, что «мать и дочь Вольди» закончили занятия час назад.

Рассудив, что в Железноводск съездить до начала скачек не успеет, а если даже и успеет, так разминется с ней в пути — наверняка Виолетта придет на конюшню загодя, она сегодня на приз Элиты едет. Олег рванулся было к Сане Касьянову, который жил в Пятигорске недалеко от ипподрома. На полпути остановился: при чем здесь Касьянов?

Олег вернулся на конюшню.

— Где пропадал-то? — спросил Амиров. — Записку, что ли, относил?

Олег мотнул головой.

— Жаль, а то я уж было отдумал.

— Как «отдумали»?

— Так и отдумал, как отдумывают. Ну да ладно. Я ветеринара вызвал, выводи Грума, которого ты поставил с зарубленной ногой.

— Когда?

— Вчера. Зачем ты вчера на переходе разворачивался? Ведь знаешь, что именно там, где люди пересекают круг, лошади калечатся.

— Так меня же там конюх со свинцом ждал, сами, чай, знаете!

— Вот что, Николаев, запомни: никто тебя ни с каким свинцом не ждал. И вообще все эти тотошные штучки рекомендую бросить, — лошадей калечим и души людские тоже, — куда дело пошло, даже детей развращаем, Бочкаловых впутываем. Стыдно!

— Да вы знаете, Николай Амирович, я же истинный спортсмен, я в жизни и рубля своего в игру на себя не ставил. Это из-за Анны Павловны…

— Повторяю: твои делишки меня не интересуют. Сказать кому угодно о шансах моих лошадей — мое право, но это и все, что я могу себе позволить. Амиров и тотошка взаимоисключены.