Тяжелый круг

— Значит, зимой вкусно кушал. — Судья безжалостно фиксирует вес. — Пятьдесят восемь, на двухлетних кобылах скакать не имеешь права.

Зяблик очень расстроен. У жокея этого судьба трудная и неласковая. Редкостное жокейское дарование проявилось у него, когда он был еще мальчиком, о нем сразу же стали говорить как о «втором Насибове». Он скакал в Париже, Осло, Берлине, Будапеште, Вашингтоне, и везде иностранная пресса отмечала его незаурядное мастерство. Но потом он, как рассказывают, «зазнался». Перестал соблюдать режим, то есть, попросту говоря, водку без меры пить стал, на тренировки не всегда являлся. Ходил слушок, что Зяблик связался с тотошкой — так называют нечистых на руку игроков тотализатора, и о том еще поговаривали, будто несколько скачек он «продал» — придерживал лошадей. Зяблик был на год лишен права выступать на скачках; нынче впервые разрешили ему надеть жокейскую форму, доверили хороших лошадей. И вот незадача — один килограмм перебрал! Правда, для всех остальных скачек дня вес его подходящий.

Тренер Зяблика, Аполлон Фомич, мечется по паддоку в поисках жокея, свободного в этой скачке. Подвернулся под руку Касьянов.

— Санек, выручай! Проскачи на Пастушке, классная лошадь, ее тут никто не догонит.

Саня согласился: хоть это и пустячная, групповая скачка, но ведь первым всегда быть приятно.

Хотя Саня принял старт самым последним, Пастушка, небольшая темно-серая лошадка, перед последним виражом, там, где дорожка идет чуть в горку, сделала непостижимый рывок, такой, что все семь лошадей словно бы приостановились, чтобы пропустить ее — трибуны так и ахнули.

А на третьем ярусе под навесом сидела Виолетта. Саня это знал…

Но тут Пастушка сотворила нечто совершенно несообразное: вместо того чтобы без помех финишировать, она сиганула к своей конюшне — напрямую через стриженный карагач, которым окаймляется круг.

Выходит, рывок она сделала не из жажды победы, а потому, что свой чертог увидела — это потом Саня уразумел, а пока только злость и досада клокотали в нем: с трибун долетали насмешки и свист.

Аполлон Фомич виноватился, что забыл в спешке предупредить об этой странности Пастушки, со всех сторон слышал Саня бесполезные сетования, от которых легче ему не было — так осрамиться перед Виолеттой!

Но он напрасно переживал: не знал он, что именно эта скачка — рядовая, простенькая и потому веселая и непосредственная, без жесткой обычной борьбы — произвела на Виолетту более сильное впечатление, чем все увиденное в этот день.

Когда смотрела она неотрывно, как мчался Саня, высоко поднявшись на стременах, всем телом подавшись вперед, то вдруг поняла, что если на цирковой арене используется много техники — лонжи, снаряды, ракеты, световые и музыкальные эффекты, то, как ни странно, работа актера уходит на второй план. А когда видно просто искусство тренированного тела, — номер без притязания на «опасность» (например, «Икарийские игры») вызывает истинное восхищение. Санина скачка на Пастушке — это не обычная проездка, это настоящее искусство, решила она.

Виолетта чувствовала, как возбуждающе действует на нее атмосфера большого конноспортивного праздника. Атласный блеск разноцветных камзолов, медный веселый рев духового оркестра и прекрасные, нервные, настороженно прядающие ушами лошади, играющие мускулами лоснящихся крупов, — как это все походило на цирк и, вместе с тем, было совершенно ново, незнакомо! Хотелось прыгать, кричать, побежать куда-то, что-то немедленно сделать. Виолетте казалось, что все вокруг испытывают ту же самую радость. И не важно, в конце концов, — кто первый, лишь бы длилось и длилось это лихорадящее великолепное зрелище бешеной скачки!

Ожидая вызова на старт, жокеи едут шагом в паддоке вокруг огромной клумбы из не распустившихся еще роз. Тренеры выкрикивают последние советы, болельщики за изгородью вглядываются в лица жокеев, в стати лошадей, пытаясь предугадать победителя.

У Саши не выдерживают нервы, он кричит судьям, сидящим на верхотуре:

— Давайте звонок, чего волыните!

В призе Открытия Милашевский готовился дать бой. До этого он был спокоен, сейчас побледнел, сосредоточен и строг.

На старте стоит человек с белым флагом. По его сигналу лошади должны сорваться враз, а если кто-то заторопится и высунется вперед, стартер машет флагом и кричит.

— Стой! Стой!!! — кричит, как «пожар!», да и правильно делает, а не то кто-нибудь может в азарте не услышать и будет до финиша мчаться один, полагая, что лидирует.

И здесь видно, что Саша о выигрыше думает: два раза из-за его нетерпения был фальстарт.

Наконец сорвались все враз.

Борьба началась на первой же пятисотке. Собственно, боролись трое: Наркисов на Гарольде, Зяблик на Дансинге и вот Саша на Одолене. Касьянов то ли засиделся на старте, то ли жалел лошадь — тянулся в хвосте.

Саша с радостью видел, как впереди него Наркисов с Зябликом выматывали своих лошадей, а Одолень экономил силы. Все шло так, как задумали они с отцом.