Тяжелый круг

Саша наметил, что на прямой он резко пошлет Одоленя и обойдет лидеров полем, но, когда перевалили за последний поворот, изменил свое решение. Его бесстрашие сослужило ему на этот раз очень дурную службу.

Нарс занял более выгодное положение — у бровки, где путь короче. Зяблик скакал справа и все норовил выйти вперед, отжать соперника. Нарс не давался. Между бровкой и идущими в борьбе лошадьми образовалась, таким образом, щель, которую Саша посчитал достаточно широкой, чтобы ею воспользоваться; по мысли это было хоть и дерзко, но оправданно: срезать путь и выскочить неуловимым выпадом шпаги!

Конечно, это было бы эффектно. Только мудрый Зяблик сразу почуял неладное и резко подал влево. Под его нажимом Наркисов стал заваливаться на бровку и тут сшибся с Сашей.

Милашевский вылетел из седла прямо в кустарник, а Одолень, не снижая скорости, маханул один, вырвался вперед и финишировал под улюлюканье и смех трибун.

Саша вскочил в бессильном бешенстве.

— Одолень потерял всадника, победа не засчитывается. Первым принимается караковый жеребец Дансинг под седлом мастера-жокея Зяблика. На втором месте гнедой жеребец Гарольд, скакал жокей Наркисов, — объявили по радио.

…Опять невезение? Иль сам виноват — рискнул сверх меры? Ведь это была как-никак первая ответственная и серьезная скачка после зимнего падения, хотелось поскорее, немедленно доказать, что напрасно его кое-кто списывает, что ни мужества, ни мастерства у него не убыло в этот год.

Лошади еще не были расседланы, Одолень ходил за Власом в поводу, выглядел очень бодрым, только чуть-чуть вспотел.

— Как же это мы с тобой так рюхнулись? — спросил Саша. Одолень в ответ на это остановился и боязливо подался в сторону, глаза его блестели встревоженно и смятенно. Что бы там ни говорили про условные рефлексы, Саша про себя убежден был: лошадь обладает самой настоящей смекалкой, безошибочно чувствует настроение жокея. Саша мог поклясться, что не иначе как раскаяние и просьбу о снисхождении хотел высказать Одолень всей позой, всем поведением. А когда Саша обласкал его голосом и дал кусочек сахару, Одолень заржал, Саша ручается, с облегчением — его простили…

Перерыв между скачками длится двадцать минут. Саша чувствовал, что необходимо успокоиться, стряхнуть с себя злость, собраться, сосредоточиться перед розыгрышем Вступительного приза. О той, что сидела на трибуне, он старался не думать. Потом, еще есть время. У него еще есть свой шанс, и он его не упустит.

В паддоке к нему бросилась мать:

— Опять? Опять?! Да ты что со мной делаешь!..

— Молчи! — оборвал он ее. В грубости было спасение. Заслониться сейчас от всего, чтобы не мучили, не приставали. Ни сочувствия, ни слез ничьих ему сейчас не надо. Ничего и никого ему не надо.

Гонг грянул неожиданно. Сразу же — многоногий топот, пыль в лицо… Ах, засиделся, опоздал! Саша дал руками резкий посыл и вывернул хлыст — только с помощью палки можно сейчас поправить положение. Над ухом лошади метнулась гибкая кожаная кисточка, Саша уж отводил назад руку для удара, как вдруг почувствовал, что плетеная рукоятка с утолщением на конце скользнула в потной ладони, тут же ударилась о колено и — все, нет хлыста, улетел в кусты ли, в ископыченную ли пыль дорожки! Да, все, — четырехлетку ладошкой не погонишь. Но скакать все же надо, стартовый столб пройден.

Саша скакал один сзади, успокаивал себя, что все равно был во Вступительном без шансов, и лишь наблюдал за ходом скачки, за тем, как ведут себя жокеи, с которыми сегодня еще предстоит бороться. Видел, как Саня Касьянов не поддавался искушению борьбы, хладнокровно пропустил вперед Зяблика и двух молодых ездоков, промчавшихся в хвастливом неразумном посыле, отметил про себя: «Молодец!»

Саня, действительно, вел скачку очень расчетливо. Он с ироническим одобрением отметил, что Нарс почти сразу пустил в ход хлыст. Его жеребец Алтай, конечно, оторвался от всех, но на горке стал заметно сдавать. У жокеев это называется — перепейсить, то есть взять неоправданно резкую скорость.

Впереди образовался клубок из четырех лошадей, у многих жокеев замаячила надежда — все ведь одного только Алтая и боялись.

Однако Алтай есть Алтай, дербист-рекордсмен, он даже и при такой неразумной скачке подавляет своей мощью — один за другим отпадают все трое, он идет опять в гордом одиночестве.

— Пора! — крикнул себе и Игроку Саня.

До этого он чуть-чуть придерживал лошадь, брал на себя поводья, а сейчас отпустил их, дал скакуну полную волю. Тот только этого и ждал, радостно принял посыл и рванулся изо всех нерастраченных сил.

Видя, что его настигают, Наркисов еще яростнее заработал хлыстом, делая отчаянную попытку уйти. Но жеребец его уже явно притупел, дышит тяжело, с хрипом, хлопья пены тяжелыми ошметками срываются ему под ноги.

Саня даже хлыста не поднял, только еще больше подался вперед, на коротких стременах, почти к шее Игрока прижался, нашептывая ему:

— Ну и молодчик ты! Ай да мы с тобой!

Это была самая красивая победа дня, трибуны неистовствовали от восторга.