Тяжелый понедельник

Она мысленно вернулась в детство, в Массачусетскую центральную больницу. Самое лучшее воспоминание детства: они с отцом и старшим братом играют в прятки в Эфирном доме, в полукруглом, построенном в виде амфитеатра хирургическом корпусе, где впервые был проведен эфирный наркоз. Отец всегда водил. Они с братом разбегались по закоулкам, прячась за деревянными панелями, стараясь не хихикать, заслышав его нарочито громкие шаги. Потом, когда начинало темнеть, отец вел их в свой кабинет, находившийся в здании, построенном еще Булфинчем. При своем росте – шесть футов четыре дюйма – Риджуэй был вынужден пригибаться, входя в кабинет, – в восемнадцатом веке американцы, как правило, были ниже ростом, а в больницу людей доставляли на лодках. В кабинете знаменитый доктор Томас Риджуэй открывал громадный лабораторный холодильник и доставал оттуда для детей мороженое, хранившееся среди образцов замороженных тканей.

Сотрудники охотно возились с детьми – Тиной и ее братом. Брата они всегда спрашивали, не хочет ли он стать таким же важным доктором, как его отец. Со временем Тину стало страшно раздражать, почему медсестры, лаборанты и врачи не задают этот вопрос ей. Наверное, решение стать врачом пришло к ней именно тогда. Но даже и без этого побуждения ей все равно пришлось бы взять на себя бремя продолжения династии после того, как брат бросил колледж. Тогда отец и дед решили, что Тина должна поступить на медицинский факультет, чтобы стать следующим в семье доктором Риджуэем…

Этот допрос продолжался уже второй час, и конца ему не было видно. Все было ясно как божий день, но адвокату надо было довести Тину до полного изнеможения, чтобы заставить ее ляпнуть что-то необдуманное. Потом он мог бы заставить ее произнести это вслух на суде. Тина видела множество таких драм по телевизору и знала, как, впрочем, и Томпкинс, что будет, если она потеряет самообладание.

Мэри Кэш поступила в больницу с диагнозом менингиомы, доброкачественной опухоли, которую почти всегда можно удалить хирургически. Одно из возможных осложнений операции – повреждение обонятельного нерва, проходящего вблизи опухоли. При повреждении или случайном пересечении нерва человек может утратить чувство обоняния. Больные, когда им говорят об этом риске, соглашаются на него не задумываясь, справедливо полагая, что опасность опухоли в голове куда выше опасности потери обоняния. Потом, правда, выясняется, что в жизни мы, как правило, недооцениваем важность этого чувства. Для тех немногих, кто лишается обоняния, жизнь драматически теряет значительную часть своей прелести. Люди перестают чувствовать аромат цветов, свежеиспеченного хлеба и свежескошенной травы. Самое неприятное открытие – это осознание того, что при утрате обоняния ослабляется и чувство вкуса. Многие теряют аппетит, начинают меньше есть, худеют, и вообще у них пропадает интерес к жизни.

Вот в этом-то пункте Хапуга Томпкинс и оседлал своего конька. Он вчинил иск больнице Челси, доктору Тине Риджуэй, резиденту Мишель Робидо и всем врачам, сестрам и санитаркам, которые имели несчастье хотя бы один раз видеть Мэри Кэш. Если бы не сумасшедшая сумма, заявленная в возмещение вреда, то больница давно забыла бы об этом деле, но Томпкинс потребовал уплаты двадцати двух миллионов долларов. Миллион за то, что персонал внятно не предупредил больную о возможном риске, миллион за повреждение обонятельного нерва, десять миллионов за снижение ее заработка и десять миллионов за утрату «гедонистических удовольствий». Под «гедонистическими удовольствиями» адвокаты обычно разумеют любые радости жизни. Адвокаты истцов используют этот термин, если их клиенты теряют способность ходить, видеть, играть в гольф и заниматься сексом. Назвать можно все, что угодно. Одна женщина, у которой врач «Скорой помощи» не заметил застрявшую в горле косточку, подала на больницу в суд, обвиняя врачей в том, что из-за причиненной косточкой раны она не может теперь заниматься оральным сексом, доказав этим, что любое удовольствие может быть выставлено в суде как вещественное доказательство правоты истца.

Если руководство откажется выполнить эти требования, то Томпкинс пообещал довести дело до суда и, сыграв на симпатиях присяжных к Мэри Кэш, размазать больницу, как масло по ломтю хлеба. У него был и козырной туз: Мэри Кэш была шеф-поваром, лауреатом премии Джеймса Берда. Чувство обоняния необходимо ей для работы. Шеф-повар, не чувствующий запахов, – это все равно что слепой художник. Такие случаи выпадают страховой компании один раз в десять лет.

– Если я доведу это дело до конца, то люди, умирающие от кровотечения, будут объезжать Челси десятой дорогой, – пообещал он юрисконсульту больницы, подавая иск в суд графства Окленд. – И забудьте о бонусах руководству. Деньги пойдут на оплату штрафа. И помните, жюри этим не ограничится.

Треть суммы в двадцать два миллиона – это семь миллионов с какой-то мелочью – доля Томпкинса. Беспроигрышный вариант, все равно что ловить рыбу в бочке.