Тяжёлая вода (СИ)

— Чурбак ты у меня растешь, Джагжик, — говорила она холодными осенними вечерами, когда они грелись у камина. Джаг, совсем еще мальчишка, сидел у нее на коленках, а она разглаживала белобрысый ежик у него на голове.

— Ну мамка! — обижался Джаг.

— А чего? Так и есть, чурбак дубовый. В голове-то у тебя ветер воет. Соображаешь ведь, да ума нету. Весь в папашку своего.

Ну… да, — вспоминал Джаг. Папашка у меня тоже тот еще разбойник. Талант его был не от бога и не от черта, а, должно быть, от какого-то лихого чудного духа. В тюрьме он сидел шесть раз, да так ничему от этого и не научился. Всегда в голове у него был план. Но план не из тех, что продумываются месяцами и предполагают размеренное накопление. А план, сродни прыжку с обрыва. Бесшабашный и безумный, и оттого привлекательный для отчаявшихся. Один раз он сидел в тюрьме за то, что украл с подельниками с базара диковинок громадного риванского слона, о трех метрах высоты, с бивнями и хоботом, напоил его самогоном, накормил волшебными грибами (которых и сам любил отведать) и отправил крушить хмельные поля у крупной пивоварни. Пока все мужики-пивовары пытались в зарослях поймать угоревшего зверя, который портил им всходы, отец с компанией подельников выкатил из погребов пивоварни шестьдесят бочонков сусла и готового пива, погрузил в телеги да был таков. Только вот после крепкой попойки, которую они с приятелями организовали в честь удачного дела, он напрочь забыл, куда спрятал награбленное.

Странный у него был ум, думал Джаг, мысленно отдавая отцу честь. Самого-то слона можно было продать за цену в десять раз больше чем за целый трюм дурацкого пива.

Талантливый, но странный.

Другой раз сел за браконьерство. В деревне, где их семья тогда жила, был пруд, принадлежавший какому-то дворянину, и рыбу там ловить настрого запрещалось. Не будь собой, Отец плюнул бы на это, да занялся чем-нибудь законным. Но он был тем, кем он был. Если идея застревала у него в голове — то это насовсем. Не мог он смотреть на то, как резвятся в воде косяки непуганой рыбы.

План был настолько чудным и безумным, что судья решил даже скостить ему срок за изобретательность, если тот поделится с Короной схемами устройства своих приспособлений. А делиться там было, чем. С командой подельников папашка прорыл из леса подземный лаз, который выходил под воду, а также смастерил из бочек приспособления для хождения по дну озерному. Поначалу было сложно заставить мужиков лезть под воду в бочке, но отец обучил их есть волшебные грибы, и тогда дело пошло гораздо быстрее. Так он с мужиками все лето ставил под водой сети и вытаскивал ежедневно солидный улов. Сбывать рыбу ездили далеко, чтобы не вызвать подозрений, и вышло скопить кое-какие деньги. На них, когда отца посадили, Джаг с матерью переехали в столичные предместья. Отца отпустили еще до весны, — тогда как раз на трон сел новый король, а в честь этого объявили амнистию.

Было еще много дел, удачных и не очень, но в конце концов лиходей Марно таки нагрел руки. В тюрьме он познакомился с интересными людьми, которые разбирались в пушкарском ремесле. С ними он надолго ушел в лес (такова уж была его натура — не в тюрьме, так уж точно в лесу месяцами торчит), а появился оттуда с целой батареей бомбард, сработанных из стволов крупного старинного дуба с кованными обручами. Банда пушкарей расстреляла на дороге дилижанс большой долговой конторы, набитый деньгами и ассигнациями, разграбила и растворилась на просторах Авантии. На добытое богатство отец сперва долго пьянствовал, а потом решил вдруг зажить честно — понес взятки кому надо и удалил из тюремных бумаг свое имя, став честным горожанином — на оставшееся он прикупил дом аж в городе и перевез туда семью.

К несчастью для себя, отец заболел морем, а вернее — далекими землями, что за ним. Он нанялся в кондотьерскую бригаду, уплыл с наемниками в Риву, да там его и сожрали, по слухам, какие-то совсем уж невыносимые чудовища.

Мамка тоже, как ни делала вид, и как ни ругала папашку, сама была из того же теста, и смиренной жизнью горожанки долго жить не осилила. Как-то раз, когда ночью шла подвипившая с базара с корзинкой харчей, вышли ей навстречу из переулка четверо охламонов из банды, как они сами себя называли, Подворотенных Кошек. Были они вовсе не бандитами, а отпрысками богатых и влиятельных семей, которые взяли моду рядиться разбойниками и устраивать бесчинства на улицах по ночам из жажды острых ощущений. Даже в высших кругах на светских приемах и балах появилась мода «под шваль» — пошитая из дорогих и красивых тканей одежда, напоминающая видом лохмотья бандитов, нарисованные углем усы, подкрашенные, как от синяков, глаза. Высокородные придворные хлыщи рядились в рваный шелк и ситец, чтобы выглядеть как уличные отморозки, а их безмозглые шалавы — одевались под портовых шлюх, во рваные чулки, висящие тряпками платья (опять же из дорогих и редких тканей) с оторванными лямками, титьками навыпад и высокие сапоги искусно выделанной под грубую нежнейшей кожи.