Тяжёлая вода (СИ)

Он также научился разделять эту мысленную беседу и свои настоящие мысли. Словно у него появились две категории сознания, которые действовали независимо друг от друга, не повторяя друг друга, как часто не повторяют друг друга сказанные голосом слова и мысли внутри головы.

Настоящая речь была для него лишь небольшой частью общения. Главная же отводилась внутреннему разговору. И лишь только за ним лежали мысли, которые «думаются», а не проговариваются в голове.

Не стоит пытаться заманить меня словами о Греясс, говорил он себе. Ведь я уже совсем не тот, кем был раньше. Я не гоняюсь за девушками, а они не виснут на мне. Это все осталось в прошлом, и пора забыть об этом насовсем. Я калека, вот и все. Может быть, я не так уж и плох все еще. Может, я еще на что-то сгожусь. Но не на погоню за юбками и корсажами. Не стану. Да и не хочу. Не хочу видеть молодых и красивых лиц, наполненных жизнью и мечтами, которые искажаются от страха и отвращения, когда их взглядам открывается левая сторона моего лица. Не хочу видеть это постоянное напоминание о своем уродстве.

Не хочу.

Все было так. И все равно он понимал, что даже в этом монологе внутри своей головы он где-то лукавит. Где-то, не ясно, где. Но он не был честен даже с собой. Ему хотелось увидеть Греясс.

И не хотелось ей показываться.

Об этом Мигит говорить другу не собирался. Раз уж не мог сказать самому себе, то других посвящать в это не следовало. Он сам не мог понять, зачем хочет увидеть ее. Между прочим, именно она стала изначальной причиной всех проблем Мигита и его новой внешности.

К счастью, Лейс не требовал никаких объяснений и вообще не шевелил тему того случая, за что Мигит был ему благодарен. Карета проехала по большой улице короля Скавра Могучего (более известного как Шепелявый), миновала большую Площадь Святителей, а за ней проезд Тюльпанов, большую площадь Трех Святых, по мосту Благоруких Каменщиков перевалилась через Тильбу, лед на которой уже немного подтаял за прошедшие теплые дни, по улицам Водоносной и Кривой добралась до Мельных врат и выехала из города в предместья, где улиц уже не было.

— Мы направляемся в поместье Галиваллов, за городом, — ответил Лейс на незаданный вопрос Мигита.

Мигит относился к этой его привычке опережать вопросы двояко. С одной стороны, очень удобно — не надо лишний раз открывать рот и ворочать языком, чтобы спросить. Но, с другой, дьявол, немного раздражает. Мало кому понравится, когда твои мысли, вроде бы надежно скрытые под костью черепа, видны твоему собеседнику как на ладони.

Предместья остались позади, и теперь за дверными окошками раскинулась зимняя природа Нижней Авантии. Снега тут было немного, местами голые камни выглядывали из него, а кое где уже виднелись темные пятна земли — растаявшей и заново замерзшей. Зима уходила, хоть и не хотела уходить. Начиналась весна.

Поместье Галивалл было, как оказалось, целой усадьбой. Дорога подходила к главному въезду — высокой арке черного кирпича. Само здание располагалось метрах в пятидесяти от въезда. Оно было трехэтажным, бледно-малинового цвета, весьма ухоженным и, безусловно, богатым. От въезда к дверям дома вела мощеная дорожка, тщательно очищенная от снега. У самого входа находился фонтан, сейчас бездействующий, но от снега также расчищенный, а вдоль дорожки проходили живые изгороди. В летнюю пору это место, должно быть, сверкало насыщенной зеленью. Сейчас же лысые деревья и кусты скорее нагоняли тоску.

Только этого сейчас не надо, подумал Мигит.

Их карету ждали. Двое слуг в расшитых ливреях и париках распахнули ворота для въезда. Карета медленно прокатилась по дорожке и дала полкруга вокруг мертвого фонтана, остановившись дверью прямо ко входу.

Мигит открыл дверцу и ступил на мощеную дорожку, вдыхая ноздрями студеный воздух и по привычке запахивая воротник, чтобы прикрыть щеку.

От ворот как раз подоспели слуги, которые провели Мигита и Лейса в дом.

Солидно здесь, отметил Мигит.

Слуги провели их в гостиную, просторное и светлое помещение с большими окнами, выходящими на другую сторону дома — в покрытое снегом ровное поле, оканчивающееся стеной черного леса вдалеке.

В помещении было много мебели. Богатой, искусной мебели. Диваны, стулья с мягкой подбивкой, из дорогой породы дерева и руки превосходного мастера. Пол из блестящего натертого паркета, на стенах несколько крупных картин, изображавших людей в мундирах, на стендах декоративные ружья, сабли, в углу даже целые стальные латы с жабьим шлемом. Невысокий столик у двух диванов, расположенных углом, был явно мантильской работы, вазы и кувшины с замысловатыми рисунками были, по всей видимости, также заморскими, да и в целом оформление помещения отдавало колониальной эстетикой.

Закономерно для человека из колониальной палаты. Сам Иеразия Галивал, как полагал Мигит, в колониях бывал не часто — должность требовала постоянно находиться в столице, при короле и парламенте. Но никто же не запрещает принимать подарки от друзей, пусть они и его подчиненные.

Один лакей куда-то тихо испарился, а тот, что остался, предложил им располагаться здесь.