Тяжёлград (СИ)

  - У вас, я вижу, нервы сильные. Позвольте представиться: Нафтали Бруснивер, гроботорговец.

  - Вы хотели сказать - гробовщик?

  - Нет, именно гроботорговец. Я продаю гробы, сделанные лучшими мастерами по заказу нашей фирмы. Наша фирма старая, проверенная. Еще мой отец гробами занимался. Вам случайно гробика не надо?

  - Нет, спасибо!

  Знакомство может быть полезным. Кажется, именно Бруснивер поставляет масонам "гробы Хирама". Я еще раз извинился, и, шутливо пожелав процветания этому почтенному заведению, пошел своей дорогой.

  Но гробы преследовали меня отовсюду. Сосед по доходному дому уже два года старательно делает себе гроб по обету. Стругал доски, сбивал, склеивал, вбивал маленькие гвоздики, покрывал лаком и сушил на балконе. Никого это не удивляло - гроб на балконе. Может, кто-то умер, а поставить некуда. Когда я зашел к нему попросить керосину для ночных писаний - сосед обшивал внутренности гроба куском синего атласа, подложив под него вату. От гробов, от темноты, от холода - не засыпалось. Лежал на кровати, закинув ногу на ногу под одеялом, думал, не Бруснивер ли привозил новый гроб в бордель мадам Немзиц, потому что она жаловалась на некрофилов, расшатавших ее старый гроб. На этой мысли я внезапно вздрогнул. Ада! Ты так боялась этого черного блестящего монстра, запрятанного в кладовку! Стало неожиданно ясно - будто молния голову осветила - что означают странные рисунки той несчастной "покойницы". Ее опоссум, державшийся цепким хвостом за ветку - это никакой не зверек из далекой Австралии, а название алхимического трактата, Opus Summarum, или сокращенно Opus Sum. Готовое дело, труд, подводящий итог многолетней работы. Так, на своем тайном языке алхимики называют свою недостижимую мечту - Камень. Бессмертие.

  Опоссум - по созвучию. И ведь хитро все сделано! Любой нормальный человек, увидев опоссума, подумает о чем угодно, только не об алхимии.

  Умнички, братишки мои химические!

  8. Одна буква.

  Завернул на почтамт - хотел купить набор непогашенных марок, застал там мадьярку с заплаканными глазами.

  - Jo napot! - говорю я ей.

  Не переставая вытирать слёзы, та лихо принимала корреспонденцию и ставила сургучные печати на посылки, отсчитывала сдачу и еще умудрялась улыбаться. Посетители то ли из деликатности, то ли из безразличия не замечали ее слёз, приставали с глупыми вопросами, требуя поскорее их обслужить. А девушка все размазывала и размазывала по пухлым щекам слёзы. Мне стало любопытно, кто ее обидел, может, выговор от начальства получила, и, дождавшись, пока очередь рассосется, спросил ее.

  - Сегодня по моей вине пропало одно очень важное письмо - ответила мадьярка, - если еще такое повторится, меня прогонят.

  - Как же так оно могло пропасть?

  - Я случайно отдала письмо, лежащее до востребования, не тому господину. У них похожие фамилии. Письмо адресовано Загуро, а взял его Загура. Через минут десять явился Загуро, спросил письмо - а когда я ему сказала - разорался, на пол сел, волосы последние из плеши рвал.

  Нюх меня не подвел - девушка могла нечаянно спутать карты шпионам.

  Прошлогодний адрес-календарь подсказал: Загуро - скромный служащий оружейной компании, поставщика винтовок нового образца и патронов к ним, а Загура, взявший чужое письмо - адвокат по семейным делам.

  Первый рекламировал оружие, второй - вряд ли в этом сильно разбирался, так как занимался исключительно помощью в дележе имущества. Однако решил к нему сходить - продолжая мое юридическое образование, иногда брался вести мелкие дела о взыскании долгов и тяжбах родственников.

  Семейный адвокат Загура снимал первый этаж неплохого особняка на хорошей улице, между дорогой кондитерской и магазином парижских шляп.

  Приемную его украшали большие тропические растения - монстеры, фикусы, саговниковые пальмы, растущие в кадках и не испорченные чрезмерным поливом. Диванчик для ожидающих приема, увы, оказался, низенький, обитый толстой гладкой тканью вместо кожи, но тяжелый дубовый стол, застекленные шкафы с рядами одинаковых папок кричали о том, что дела у него идут недурно. Внеся обычный консультационный сбор, я проговорил с адвокатом полчаса, выяснил все, что мне требовалось знать по делу братьев, судящихся за мельницу отчима, умершего без завещания, и уже закрывал дверь.

  Но увидел: ноги посетителей отогнули краешек старого домотканого коврика, сложенного вчетверо и служившего для вытирания мокрой обуви. Под ковриком валялись желтые бумажные клочки - изорванные так, будто нерадивая горничная, ленясь вынести адвокатский мусор, небрежно искромсала и замела их под коврик. Чернила на клочках почти расползлись, рядом никто не стоял. Что, если это взятое им на почтамте письмо?

  Я наклонился, поднял клочки. В глубине души чувствовал, что поступаю верно, но мой рациональный ум отказывался верить в то, что схемы, о которых читал еще мальчишкой в приключениях сыщика, иногда действуют.