Тяжёлград (СИ)

  Пахнуло плесенью. Мы спустились по каменным ступеням, и, пройдя всего несколько метров, перепрыгивая копошащиеся пискливые комочки (не то крысят, не то котят), неожиданно ловко выскочили наружу и оказались прямо в комнате дворца униатских митрополитов.

  - Идем - Ташко взял меня за руку и потащи по темному коридору. Раздались шаги. Наш дуумвират неожиданно предстал перед заказчиком. Тогда я даже не подумал, что, раз он провел меня уверенно, значит, тут явно не впервые.

  - Вы детективы? Вас пригласили мои помощники? Очень рад. Скажите мне - в ту ночь, когда свершилось это дерзкое убийство, с книжных полок не пропало ничего, кроме небольшого ларчика?

  - Именно так - ответили мы хором.

  - Сам я знаю отнюдь не все, но уверен: под покровом нашего общего дома (церкви) таится глубоко спрятанная чернокнижная секта. Ее последователи мечтают восстановить в своих правах отринутые науки, алхимию и магию. Они - противники христианства, личные мои враги. Но весь кошмар в том, что мне неведомы их имена! Подозревать можно всех, но что это даст?

  - Припомните, - сказал Ташко, - тех, кого вы часто приглашали, показывали библиотеку, долго беседовали. Мы ж не можем ловить невидимок.

  - Что ж, охотно: в последнее время - то есть до войны - сюда приходили многие. Например, ваш непосредственный начальник, издатель и редактор "Курьера Львовского", пан Болеслав Вислоух. Он собирает старинные предметы и книги. Изучал химию в России. Уже одного этого, казалось бы, достаточно, чтобы заподозрить его в москвофильстве? Но так можно и до абсурда дойти! Я ведь тоже ..... бывал в России лет 10 тому назад. Что, и меня в черный список?

  - Но, может, вспомните еще кого-то? На всякий случай.

  - Бывал частенько Теодор Чаромарницкий. И это - только один из множества моих визитеров. О, как я мог забыть трех василиан - двоюродные братья Дубельские, Леонард и Леонтий. Третий - умница Исаак Айзикович.

  - Это тот самый одаренный еврей, вернувшийся из Америки? - спросил я.

  - Он. Я его крестил вопреки воле родственников. У него есть сестрица, хитрая, коварная язычница.

  - Но вредную сестрицу Айзиковича берем на карандаш.

  - Бойтесь ее - предупредил митрополит. - Айзикович называет свою сестренку "прелесть, что за мерзость". Она блондинка с синим льдом в глазах. Слава Богу, я монах. А вам, панове, мое миллионное предупреждение. Она многих уморила. И вас уморит, если влюбитесь.

  ..... Настала самая темная, самая поздняя, самая безлунная ночь, какая только может быть. Бедный священник Афанасий Рымко тихо молился, загибая пальцы о прутья решетки. Издалека доносился волчий вой - оголодавшие серые хвосты тайком направлялись в рейд по городским окраинам, мечтая загрызть жесткую курицу или стащить кусочек сала из будки путевого обходчика.

  Одному волку скорый поезд отдавил лапу, и он громко выл, вертясь от боли волчком. Это очень редко случается - когда волк волчком извивается.

  - Чего они воют? Луны же нет! - удивился узник, склоняя голову. Его сморило в сон. Через полчаса священника выведут на тюремный двор, поставят перед виселицей, но вместо дощатого эшафота палач схватит его и впихнет в вонючую бочку. Телега тронется, и Рымко, по плечи в мерзопакостной жидкости, будет трястись по неровным дорогам Галиции.

  На первой безопасной остановке его вытащат и отправят в баню. Одежду его придется сжечь, волосы остричь. Телега, ветхая и ссохшаяся, пронесется мимо веселого предместья Кульпаркив. А там, за высокими соснами, не спят пациенты сумасшедшей больницы, мается в новых кошмарах доктор Чебряк. Почти свободная панна Василина идет в темноте с безымянным другом в обнимку, и где-то далеко в озере пищит толстая русалка. Хорошая была ночь. Крутившийся волк отполз от шпал и сел зализывать израненную лапу длинным языком. Его розовая мякоть при фонарях казалась сизой.

  - Ах ты, пёсик - услышал он женский голос - иди сюда, сейчас лапу перевяжу. Ишь, какой ты мордастый! А ушки! Не скаль зубы. Перевяжу и отпущу.

  Ева Айзикович схватила "пёсика" за шкирку и потащила во флигель своего огромного дома. Волк упирался, но силы его вытекли вместе с горячей кровью из лапы, он слабел, цепенел и к концу недлинного пути перестал сопротивляться. Желтые глаза закатились. Волк умирал. Никогда еще он не чувствовал таких мук - даже когда щенком угодил в терновый овраг. Очухался он от невыносимо жгущей боли - рану прижигали адским ляписом. Потом повязка и снова забытье.

  - Поставь ему укол камфары - свербит вдалеке чей-то незнакомый хриплый говор.

  - Обойдется. Я ему морфию вколола. Он мой будет, этот пёс - отрезала Ева.

  - Вообще-то он волк. Молодой волк. Красавец. Шкура с дымчатыми переливами. Когти алмазные.

  - Волк? Это хорошо. А я думала - овчарка..... - засмеялась панна Айзикович.- Ладно, спать идем. Четвертый час. Гаси лампы.