Тяжёлград (СИ)

  Любопытно, что фамилия Чаромарницкий раньше писалась Чаро-Марницкий или Чар-Марницкий. Предок звался Чаро-Марница, он был, вероятно, ополяченный украинец. На карточке пометил, что пан Теодор - родом из Хырова. Воспитывался в иезуитском коллегиуме. Фотография симпатичная - умное круглое лицо, огромные выразительные глаза.

  ...... Спустя неделю приехал к нему в Скнилов (то самое предместье Львова, где моя квартирная хозяйка видела нечисть), в обитель студитов, по своему важному делу - земельному спору. Монахи еще до войны претендовали на большое поле, но предыдущий владелец уверял, что это поле, ныне заросшее чертополохами и терновником, в купчей не упоминалось. Тяжба, отложенная на несколько лет, теперь возобновилась и грозила братьям потерей хорошего участка. Я представлял противную сторону, хотел убедить Чаромарницкого подписать с хозяином поля мировое соглашение. Меня встретили еще в дороге, препроводили в большую комнату, заставленную книгами. Жадно посматривая на шкафы с латинскими и польскими книгами, ждал его, но обещанная аудиенция никак не начиналась.

  - Обедня, что ли, затянулась? Без четверти 11, а назначено на десять.

  В это мгновение дверь распахнулась. Вместо Теодора вышел молодой послушник и тихим скорбным голосом объявил:

  - Не ждите. Он не сможет прийти.

  - Что ж, понимаю. Скажите только, в какой день он сможет меня принять.

  - Он никогда не сможет - ответил послушник, и я увидел, что на ресницах его блеснули слёзы. - Он сегодня преставился.

  Сказать, что меня это изумило - мало. Пробормотал обычные в таких случаях слова, направился к выходу. Меня уже никто не провожал, и, проходя по коридору, стал свидетелем печальной процессии. Тело почившего монахи несли на расстеленном одеяле из верхних покоев вниз, в залу, чтобы уложить в гроб. Его безжизненная рука свесилась, и мне бросился небольшой перстень на тонком пальце: череп с колючей розой, две скрещенные кости и надпись ХИР. Я сразу же вспомнил, что мне все это уже знакомо.

  Плохая примета, если в самый разгар детективного сюжета от остановки сердца неожиданно умирает основной подозреваемый! Теодор Чаромарницкий и вправду страдал сердечными припадками, настигавшими его после многочасовых праздничных молитв, но раньше это проходило. Полежав в тишине и попив боярышниковых капель, настоятель вновь возвращался к своим обязанностям.

  Отравили ли его? В пище Чаромарницкий отличался аскетизмом. Накануне рокового утра даже не завтракал. На ночь Теодор выпивал один стакан кипяченой воды и с этого стакана всегда начинал свой день, но на этот раз его рука не успела протянуться к столику. Обедал он той же постной похлебкой с маленьким кусочком сухого черного хлеба, что и его подчиненные. Похлёбку варили сами монахи на кухне, в начищенном котле, из собственноручно выращенных овощей и размолотых злаков. А черный, спрессованный в длинный брусок с треугольными краями, хлеб они покупали у монашек в Самборе раз в неделю. Ничего съестного больше в обители студитов не водилось. Так что версия об отравлении отпадала сразу. Если, конечно, ночью к Чаромарницкому кто-то не влез и не влил в рот яду.

  Протокол осмотра трупа, добытый ловкими журналистами Ташко в полиции, указывал только на одну возможную зацепку - на левом предплечье сухую желтоватую кожу украшала еле заметная дужка. Шесть маленьких красноватых точек, словно настоятель штопал и ненароком уколол себя иголкой повыше локтя. И потом еще раз попал рядышком той же иголкой, и еще, и еще, чуть повыше от первых. У меня тоже бывали такие уколы - если за починку порвавшейся сорочки берется мужчина, это еще ничего. Можно ведь и глаз себе сдуру выколоть, и в солнечное сплетение острие воткнуть. Послушник, рассказывая обо всем, чем занимался покойный в свой последний день, упомянул о штопке и вынул маленькую шкатулочку, где хранились черные нитки, набор новых острых иголок разных калибров.

   - Мы сами чиним свои одеяния - пояснил он.

  Все это кажется верным, но не может быть эти две точки - следами от змеиных зубов? Или от уколов шприцем? Однако шприцов в обители не нашлось, не всякий сумеет им яд впрыснуть.

  Зато нашествия пресмыкающихся беспокоили монахов почти каждую весну. Полозы и гадюки беспрепятственно вползали в кельи, забирались в постели и в обувь, но не кусались. Наверное, обитель построили на месте древнего змеиного лежбища и рептилии упрямо зимовали в пустотах под фундаментом Скниловской обители. Эта версия мне не нравилась, но я ее решил не отбрасывать.

  - От полоза, может, и не умирают, - усмехнулся Бенедикт Дыбовский, профессор зоологи, - у него зубки маленькие, неядовитые. Но стрела-змея по весне вырабатывает сильную отраву, и укус ее, если не принять никаких мер, действительно смертелен. Еще в Скнилове полно гадюк. Гадюка - она глупая, ей после спячки надо проснуться, согреться, ради этого она и в костер залезет. В дома частенько забирается, в сараи, в хлев, к скотине под вымя.

  - А какой формы след оставляет гадючий укус? - поинтересовался я.