Тяжкие повреждения

— Ты знаешь, — начинает он, — как я благодарен, что ты всегда была со мной, и как сожалею о том, что со мной было столько проблем.

Он это и раньше часто говорил, едва ли это нужно повторять сейчас.

— Но все это выхватило из моей жизни здоровенный кусок. (Из ее жизни тоже, могла бы сказать она, не говоря уже о жизни Лайла, но ладно.) И я отстал от большинства своих ровесников. Я знал, что не хочу всю жизнь провести в цветочном магазине, просто я как бы давал себе время подумать, как можно все изменить. А теперь я чувствую, что пора действовать. Я хочу сказать, что все это, — и он делает широкий неопределенный жест, так похоже на Аликс, может, он подхватил это от нее, как корь, — заставляет задуматься.

Задуматься о чем, о том, что жизнь коротка, или о том, что ни в чем нельзя быть уверенным? Что всякое бывает? Плохое всякое, хорошее, о чем?

— И я подумал, что ты захочешь узнать, что Лайл говорит, что он мне поможет выяснить, какие школьные курсы мне нужно пройти, или я смогу просто сдать квалификационный экзамен, а потом я, наверное, буду поступать в университет. Я не думаю, — и он внезапно улыбается так ослепительно, что она почти снова видит своего маленького мальчика, того, без морщин и теней, еще без печалей и без преступлений, — что таким опытом нужно разбрасываться. Должен же он на что-то сгодиться. Наверное, я буду работать с теми, у кого проблемы. Может, с наркоманами. Я об этом уже говорил раньше, но до сих пор пальцем не пошевелил. Я так думаю, пора. Самое время.

Явная и чистая победа, сто процентов ее детей достигают просветления просто за счет того, что стоят и смотрят на нее. Возможно, она была не безупречной и не во всем разумной матерью, но в последнее время она, похоже, превратилась в полезную мать.

Так же, как и по поводу Аликс, расставшейся с Умиротворением, если и не с умиротворением, она говорит:

— Это очень хорошая новость, — и еще: — Я тебе помогу, чем только смогу.

В конце концов, возможность может и представиться. И потом, снова:

— Я очень горжусь тобой, Джейми.

— Спасибо. Я просто хотел, чтобы ты знала, на всякий случай. И я тоже тобой горжусь, мам. Я даже не представляю, как это тяжело, по ты здорово справляешься. Вроде примера, если только это не слишком идиотски звучит.

— На мой взгляд, нет. Я совсем не против.

Он хмурится:

— Ты сможешь вынести еще немного новостей?

Мама родная. Возможно, нет.

— Потому что я не знаю, захочешь ли ты это слушать, но папа просил передать, что он о тебе думает.

Папа. Господи боже. К чему ждать операции, если сердце может захлопнуться в любой момент, когда твой ребенок сначала убаюкает его, а потом стукнет молотком?

— Ну, — продолжает он извиняющимся тоном — она, наверное, смотрит на него со слишком явным негодованием, — он просил меня, чтобы я тебе сказал. Я обещал. И потом, я решил, что так нужно.

Да, какая жалость, если она ускользнет в свое завтра, где ее ждет жизнь, или смерть, или паралич, или инвалидность, или полное исцеление, не вспомнив о Джеймсе. Какое упущение.

Но с другой стороны — из-за чего так переживать? Разве что из-за того, что это как гром среди ясного неба. То, что Джейми общается с отцом, это первое. И то, что он зовет его папа, как будто может так же легко передать ему пива, положить руку на плечо, подарить галстук или щипцы для барбекю на День отца, поболтать о планах, женщинах и работе.

Как обычный сын с обычным отцом.

Если отбросить все это, то по мере того, как его слова проникают все глубже, она ощущает, как ее сердце, оборвавшееся было, а потом застучавшее тяжело и быстро, не настоящее сердце, она понятия не имеет, что с ним происходит, то сердце в ее голове, которое восприимчиво ко всевозможным потрясениям, принимает их и, наконец, приходит в некоторое недоумение: Джеймс. От этого не так и плохо. Это имя не причиняет особой боли.

Просто заботы у нее сейчас посерьезнее, чем давно и заслуженно потерянный муж. К тому же прошло десять лет, господи, целых десять лет происходило что-то еще. И все-таки это похоже на некое освобождение. На то, что, по словам Аликс, произошло в суде, когда она смотрела на того мальчика и чувствовала, как ненависть, и ярость, и желание отомстить просачиваются сквозь кожу, поднимаются над плечами и уплывают прочь.

Облегчение.

Джейми очень встревожен; без сомнения, боится, что натворил что-то неподобающее.

— Ты с ним разговариваешь? — Это изумляет ее, то, что они могут общаться; после всего, что было, после всех этих бед.

— Да не то чтобы. Не часто. Но знаешь, он звонит бабушке с дедушкой, а как-то раз пару лет назад я был у них, когда он позвонил. Бабушка просто дала мне трубку, а там он. Ну, я и поговорил с ним немного.

Бывшие свекор и свекровь Айлы, да, они все еще цепляются, как могут, за то, что их сын ни в чем не виноват.

Так же, как Айла цеплялась за то, что Джейми ни в чем не виновен.

— Как они? Его родители? — Как быстро и полно оказалась удалена та долгая часть жизни, когда пришла беда. Какой жестокой и бесчувственной она, судя по всему, была.

Хотя они не были бы ей рады.