Тиберий. Преемник Августа

Однако далеко, на другом конце римского мира разворачивались другие события. То, что случилось в Палестине, кажется лишь слабой искрой в сравнении с ярким блеском происходящего в Риме — как если бы среди извержения вулкана кто-то зажег светильник. Однако в течение последующих девятнадцати столетий вулкан затух и превратился в струйку дыма, поднимающегося из жерла, а светильник возгорался все ярче, пока не затмил свет утра.

Незаметный иудейский пророк Иешуа (единоверцев которого Тиберий изгнал из Рима) начал свою деятельность в тот год, когда была взята под стражу Агриппина, за год до падения Сеяна; в том году, когда встретили смерть Агриппина и Друз,[58] он вошел в Иерусалим с проповедью о Царстве Божием, с еще более знаменитым учением: «Любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас», а также «не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться… Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам». И толпа следовала за светочем.

Прокуратор, которого традиция называет Понтием Пилатом, принял депутацию жрецов и старейшин, которые привели к нему этого человека. Они хотели его казнить в соответствии с римским законом. Понтий, не предполагая, что в его доме разворачивается величайшая драма человечества и что он предназначен исполнять в ней незавидную роль, высмеял это предложение. Как должен был поступить римский прокуратор с переругавшимися сектантами-иудеями? Они настаивали, что этот человек бунтовщик и проповедует мятеж — говорит о Царстве Божием, над которым не властен Цезарь. Понтий в те дни, когда в своих темницах умирали Агриппина и Друз, а доносчики только и ждали случая сообщить об оскорблении величества, должен был крепко задуматься. Такое обвинение, несомненно, меняло дело…

Он расспросил незнакомца. Действительно ли он утверждает, что он царь? «Не этого мира», — отвечал Иешуа. «Какой же тогда царь?» — допытывался Понтий. «Этот мир — ваш, а не мой, — отвечал Иешуа, а потом он добавил: — Я пришел в мир возвестить истину. Знающие истину знают и обо мне». Именно тогда Понтий обрел бессмертие, спросив: «Что есть истина?» Он не получил ответа, ибо истину нельзя выразить словами.

Понтий был озадачен. Очевидно, что этот иудей не призывал ни к какому мятежу, однако первосвященники настаивали на том, что Иешуа объявляет себя равным Богу и они не хотят слышать о его освобождении. Понтий, встревоженный, вновь стал допрашивать Иешуа. Каково его происхождение? Иешуа не отвечал, пусть Понтий сам судит об этом. Понтий заметил, что, как прокуратор, он волен казнить или миловать. Ответ Иешуа был следующим: «Ты не имел бы надо мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше». Понтия ответ полностью удовлетворил, и он знал, как ему следует поступить, однако первосвященники не дали ему этого сделать.

Они настаивали на том, что всякий, кто объявил себя царем, посягает на власть Цезаря… Они своего добились.

История эта хорошо известна: деяния Иешуа, предательство его и смерть, его вознесение и его слава основателя религиозного сообщества, которое, все разрастаясь, несмотря на сопротивление и соперничество, стало равным славе империи, а затем и превзошло ее границы, распространились в других странах, даже и никогда не знавших законов республики или легионов Цезаря. Не столь широко известны параллели между этими двумя историями, одновременно происходившими на Западе и на Востоке. В течение трех-четырех лет обе достигли своего пика и определили последующие судьбы мира.

Сеян и Иуда Искариот жили в одном мире. Юго-восточный ветер мог донести до Сеяна в Рим тот же воздух, который вдыхал Иуда. Обращаясь к той и другой истории, можно заметить, как они обе бросают свет друг на друга. История Тиберия покоилась на моральных основаниях, очень скоро устаревавших, он все еще действовал и мыслил как человек, привыкший к узким рамкам местного сообщества, и не мог справиться с волнами, бушевавшими вокруг трона Цезаря…