Тиберий. Преемник Августа

Тотчас разные группы стали собираться на совещания. Армии были предупреждены о надвигающемся событии. Тиберий постепенно угасал на вилле Лукулла. Он, вероятно, думал об этом галантном и авантюрном муже старого республиканского времени, чьи миллионы и роскошь все еще были на устах у всех, посещавших виллу. Лукулл был творцом роскоши, и каким творцом! Среди этих комнат и коридоров Тиберий, возможно, устроил свою последнюю простую трапезу, раздумывая над простодушием, способным радоваться таким ребяческим вещам. Счастливое дитя, этот Лукулл!

Семьдесят семь лет прошло с тех пор, как в консульство Планка в год сражения при Филиппах Ливия родила в небольшом доме на Палатинском холме ребенка Тиберия Клавдия Нерона, семьдесят шесть — с тех пор, как она на руках выносила его сквозь вражеский строй в темные дни гражданской войны, когда дочь Помпея Великого дала ему детский плащик, до сих пор бережно хранимый на Капри. Но конец всегда один у слабого и у сильного, у любимого и ненавистного, у доброго и злого, у мудрого и глупого. Итак, там, где когда-то среди роскошных своих садов прохаживался и вел беседы Лукулл, окончилась жизнь Тиберия.

Пересуды не оставили его даже тогда. Как пожар распространился слух, что Макрон, видя, что старик возвращается к жизни, успокоил его с помощью простыни, но холодная усмешка не исчезла с лица Тиберия Цезаря.

Глава 13 НАСЛЕДИЕ ТИБЕРИЯ

Римский мир, радуясь освобождению от старика с Капри, едва ли заметил то наследие, оставленное им последующим векам. Мир едва ли понимал, что именно он завещал или приготовил на будущее. Частично это было его намерением, но отчасти это было тем, что люди называют случайностью, фатальностью или судьбой, — частью разрозненными, не связанными между собой эпизодами, частью взаимосвязанной цепью логических событий, страшно перепутанных и продолжительных, соединенных устрашающей связью, поражающих воображение, поскольку они имели свой смысл, однако такой, что рождается не в голове смертных. Мы видим этот нечеловеческий рационализм, и мы объяты ужасом, поскольку боимся воспринять логику и причины нечеловеческого происхождения. Но события были таковы, и с безопасного расстояния мы можем их наблюдать и анализировать.

Результатом этой страшной войны между стариком и его врагами стал принципат Гая Цезаря, сомнительного, рахитичного, ненормального, с младенческим лицом сына Германика и Агриппины.[59] Мир пришел в восторг, приветствуя его так, будто он был ангелом с небес. Но у Гая было другое имя — его называли Калигулой. И Калигула не замедлил проявить себя в злодействах, в невероятной глупости и пал от меча Кассия Херея. Затем вытащили на свет Клавдия, брата Германика, и тот выступил на сцену со своей многотомной историей и реформированием орфографии и со своей женой Мессалиной, чье имя стало нарицательным, и с его вольноотпущенниками Палласом и Нарциссом, которые правили вместо него и стали самыми богатыми людьми в мире. А затем, не в состоянии найти другого, римляне способствовали приходу к власти Луция Домиция Агенобарба, сына Агриппины Младшей, которого запомнили под именем Нерон. Эти правители стали Немезидой Рима, от них Рим страдал за то, как он поступил с Тиберием. И по высказыванию одного из современников, люди прикусывали языки, но не раскаивались в содеянном. Они не ведали, что сотворили, и потому не могли в этом раскаяться.

В этом была своя логика. Два факта стали следствием такого положения дел. Неспособность Августа основать наследуемую монархию открыла перед миром все трудности и опасности правления военщины во главе с ее ставленником. В том, в чем не преуспел Август, потерпели неудачу и его преемники. И олигархия в конце концов вынуждена была пойти на компромисс с силой, обреченной оставаться постоянной угрозой. Рим колебался между двумя политическими принципами, ни один из которых он не мог принять полностью. Он не мог ни возвратиться к выборной власти, ни утвердить наследуемую власть, которая могла бы контролировать военных. Борясь между искушением принять то или иное решение, он в результате не смог принять никакого.

Власть принципата скорее укрепилась, а не ослабилась. Самый тот факт, что его глава оставался выборным, в целом покоился на том, что не должно было быть тех долгих периодов правления неспособных наследников, которые при наследуемой монархии ослабляли бы принципат. Желая уничтожить империю, сенатская олигархия затянула ее вокруг своей шеи самым прочным способом.