Тиберий: третий Цезарь, второй Август…

Изобличал злоречивого оратора свидетель Эмилий. Человек военный, по натуре прямолинейный, доложил высокому суду все обстоятельства дела, ничего не скрывая и не смягчая. Его туповатое усердие произвело на присутствующих неизгладимое впечатление. Доблестный воин в простоте своей огласил такие грязные оскорбления в адрес Тиберия, высказанные Монтаном в тесном, но, как выяснилось, ненадежном кругу, что в сенате поднялся шум. «Отцы отечества» попытались таким способом заглушить конечные слова о принцепсе, кои без всякого смущения Эмилий доводил до всеобщего сведения. Голос у славного вояки, очевидно, был зычный и сенаторы зря шумели. Эмилий уверенно довел пересказ обличительной речи до конца. К сожалению, Тацит не сообщает, что это были за оскорбления в адрес принцепса, в чем его уличил, а, не исключено, оклеветал Вотиен Монтан. Поражает реакция Тиберия. Человек замечательной выдержки и хладнокровия, сильной воли, испытанной в тяжелейших ситуациях, был настолько потрясен и возмущен возводимыми на него дерзкими оскорбительными обвинениями, что вскричал, желая немедленно или в ходе следствия опровергнуть возводимую на него напраслину. И опять-таки мы не знаем, почему так вскипел Тиберий. То ли он был задет глубиной разоблачений Монтана, то ли справедливо разъярен наглой его клеветой. Нельзя исключать и причудливую смесь обоих этих начал в речах ненавистника Тиберия. Каковое из них могло быть превалирующим — нам определить невозможно. Но стоит заметить, что Тацит, обычно не жалеющий обличительных слов в адрес Тиберия, крамольные речи Монтана никак не прокомментировал. Ведь не из сочувствия к принцепсу-тирану. Скорее, из-за неуверенности в справедливости обвинений в речах его хулителя.

Вотиен Монтан был осужден за оскорбление величия, но кара оказалась относительно мягкой. Он был отправлен в ссылку на Ба-леарские острова. Место от Рима, конечно, изрядно удаленное, но по природе и климату благодатное. Там хулитель Тиберия и прожил до своей естественной смерти в 28 г.

Дело это было прямо никак не связано с партией Агриппины. Похоже, Монтан был злоязычник-одиночка, каких всегда и везде во все времена предостаточно. Есть, правда, предположения, что самые грязные наветы, им оглашенные, были заимствованы как раз у круга лиц, близких в свое время к Юлии Старшей, а затем к дочери ее Агриппине, где их и сочинили, и старались распространить.^{551}

Связывал ли сам Тиберий злословие Монтана с кругом Агриппины — неизвестно. Вскоре, правда, процесс об оскорблении величия коснулся человека из ближайшего окружения вдовы Германика. Известный оратор-обвинитель, заодно и доносчик Домиций Афр обвинил в развратном поведении и прелюбодеянии двоюродную сестру Агриппины и близкую подругу ее Клавдию Пульхру. К этим обвинениям Афр присовокупил обвинения куда более страшные: ворожба и злоумышление на принцепса. Агриппина немедленно расценила процесс как направленный против нее самой. Потому она отправилась к Тиберию без всякого предупреждения. Цезаря она застала за жертвоприношением Августу. Обстоятельство это она тут же использовала. Вскипев от гнева, Агриппина в лицо Тиберию заявила, «что не подобает одному и тому же человеку заниматься закланием жертв божественному Августу и преследованием его потомков. Не в немые изваяния вселился его божественный дух: она — его действительное и живое подобие, порожденное божественной кровью, и она понимает свою обреченность и облачается в скорбные одежды. Незачем прикрываться именем Пульхры; ведь единственная причина ее преследования заключается в том, что она неразумно избрала Агриппину предметом своего поклонения, забыв о печальной участи, постигшей по той же причине Созию».^{552}

Нельзя было высказаться откровеннее. Значит, только она, Агриппина, действительное живое подобие Августа, ибо в ней, кровной его внучке, течет та же божественная кровь. Отсюда простейший вывод: Тиберий — незаконный правитель, потому и преследует потомков Августа, что осознает это. Сильнее уколоть Тиберия было нельзя. Он, прекрасно все поняв, дал достаточный и меткий ответ. Взяв Агриппину за руку, Тиберий процитировал греческий стих:

«Не в том ли я повинен, дочь моя, что не царица ты?»^{553}

Ответ был «не в бровь — а в глаз». Агриппине более сказать было нечего. На процессе Пульхра и Фурний были осуждены. До-миций Афр, столь удачно обвинение поддержавший, утвердился в славе первостатейного оратора. Сам Тиберий счел нужным Афра поощрить, сказав, что тому присуще природное красноречие.