Тиберий: третий Цезарь, второй Август…

Случившееся так потрясло Агриппину, что она сильно занемогла. Тиберий, не желая, очевидно, доводить отношения с ней до полного разрыва, навестил больную… Агриппина встретила его слезами. Сначала плакала молча, затем пошли упреки, закончилось все просьбой. Просьбой явно для принцепса неожиданной. Вдова Германика просила облегчить ее одиночество. Она еще достаточно молода, женщина во цвете лет, потому и просит императора дать ей мужа. Для порядочной женщины не может быть иного утешения помимо брака. А в государстве найдутся достойные люди, кои не сочтут для себя зазорным взять в жену вдову Германика вместе с ее детьми. Тиберий был раздосадован. Он навестил больную невестку, делая жест примирения, а она отвечает новой дерзостью. От слов своих, что только она истинная наследница божественного Августа, она не отказывается, а ко всему этому желает еще и мужа. Ясно, что муж сей может быть только из одной из знаменитейших римских семей. Той, в ком течет божественная кровь, — предмет ее исключительной гордости, ронять свое достоинство браком с человеком много ниже ее по знатности не пристало. А если у такой одержимой жаждой высшей в империи власти женщины появится достойный ее супруг, то вот вам и семья, достойная править Римом! Тем более что сыновей ее он сам признал законными наследниками.

На сей раз Тиберий предпочел промолчать и удалился, презрев просьбу несчастной больной, в коей и недуг не ослабил властолюбия.

Отношения свекра и невестки продолжали обостряться. И не по вине Тиберия.

Сеян, внимательно наблюдая за происходящим, в нужное время подлил масла в огонь. Верные ему люди, разыграв доброжелательство к несчастной гонимой Агриппине, дружески предупредили ее, что во дворце Тиберия яд для нее изготовлен и потому первый же обед за императорским столом может оказаться для нее последним. Интригуя так против вдовы Германика, Сеян не столько угождал Тиберию, вовсе не настроенному на полный разрыв с невесткой, сколько защищал свой интерес. Он успешен только при Тиберий. Если же властолюбивая внучка Августа добьется с помощью своих совсем не малочисленных сторонников в сенате и народе высшей власти для одного ли из своих сыновей или для возможного мужа, с коим будет царить, как сам Август с Ливией, то карьера Сеяна обречена. Потому он искренне по-своему защищал власть Тиберия от малейших на нее покушений. Способов же выбирать не приходилось.

Провокация замечательно удалась. Приглашенная к столу Тиберия Агриппина, сидя хмуро и молчаливо, не прикоснулась ни к одному из кушаний, а в довершение всего передала рабам фрукты, предложенные ей самим Тиберием. Это было уже прямое публичное оскорбление правящего принцепса. Тиберий молча снес грубость Агриппины. Но затем он обратился к присутствовавшей на обеде Ливии Августе, сказав, что не должно удивляться, если он примет суровые меры по отношению к той, которая обвиняет его в намерении ее отравить. Мать Тиберия пыталась сохранить мир в семье и потому старалась примирить сына с невесткой. Тиберий дал ей понять, что Агриппина сама вынуждает его к суровым мерам. Что же, Сеян блистательно воспользовался недалекостью Агриппины, ее неумением скрывать свои чувства. Трагический раскол в семье Цезарей становился грозной действительностью. Наступало время, справедливо оцениваемое как «династическая катастрофа».^{554}

Наступление этой катастрофы предвидела Ливия, и потому она, пусть и не испытывая особо добрых чувств к Агриппине и ее потомству, но, действуя в интересах всей семьи Юлиев-Клавдиев и династии, как могла сдерживала растущую враждебность сына к вдове Германика. Но отношения матери и сына теперь сами оставляли желать лучшего. Слово Светонию: «Ливия, мать его, стала ему в тягость: казалось, что она притязает на равную с ним власть. Он начал избегать частых свиданий с нею и долгих бесед наедине, чтобы не подумала, будто он руководится ее советами; а он в них нуждался и нередко ими пользовался. Когда сенат предложил ему именоваться не только «сыном Августа», но и «сыном Ливии», он был этим глубоко оскорблен. Поэтому он не допустил, чтобы ее величали «матерью отечества» и чтобы ей оказывали от государства великие почести; напротив, он не раз увещевал её не вмешиваться в важные дела, которые женщинам не к лицу, — в особенности, когда он узнал, что при пожаре близ храма Весты она, как бывало при муже, сама явилась на место происшествия и призывала народ и воинов действовать проворнее. Вскоре вражда их стала открытой…»^{555}