Тиберий: третий Цезарь, второй Август…

Увы, на Капрее поведение Тиберия разительным образом изменилось. Очень часто судьба человека определяется временем, когда он родился. Не появись Наполеон на свет за два десятка лет до Великой Французской революции, и мир никогда не узнал бы гениального полководца, императора французов, потрясшего Европу от Лиссабона до Москвы. Без революционных перемен в условиях королевской Франции худородный корсиканец никаких надежд на удачную карьеру не имел по определению. Вспомним и обратный пример. Пушкин писал о своем друге Чаадаеве:

«Он в Риме был бы Брут, в Афинах — Периклес,
А здесь он офицер гусарский».

А вот, говоря о Тиберий, следует заметить, что он решительно не вовремя умер. Ему бы уйти из жизни лет на десять, а в идеале на пятнадцать раньше, и вошел бы он в римскую и мировую историю как великий правитель, достойнейший преемник божественного Августа. Все историки отмечали бы его успешную внешнюю политику, неустанную заботу о народе, финансовые успехи, а, учитывая, сколь неубедительны потуги Светония представить Тиберия порочным человеком до отъезда на Капрею, писали бы о нем, и как о человеке незаурядных нравственных качеств. Последнее разительно отличало бы его от двух первых Цезарей. Ведь божественный Юлий слыл «мужем всех жен и женою всех мужей»^{563}, а божественный Август был большим любителем молоденьких девушек, которых ему отовсюду добывала сама жена, Ливия».^{564}

Да, первые десять лет правления Тиберия едва ли не безупречны. Но вот после потери сына Друза характер преемника Августа меняется в худшую сторону, что усиливает действие закона об оскорблении величия, а отъезд на Капри приводит к поразительной и на редкость отвратительной перемене нравственного облика императора, завершавшего к этому времени свой уже седьмой десяток! Известная поговорка: «седина в бороду — бес в ребро» нашла в Тиберии просто фантастическое воплощение. Человек, о нравственном облике которого до этого никто не мог сказать ничего дурного, как бы стремился наверстать упущенное за предшествующие 68 лет жизни, дабы ославить себя в веках как самого изощренного развратника:

«… на Капрее, оказавшись в уединении, он дошел до того, что завел особые постельные комнаты, гнезда потаенного разврата. Собранные толпами отовсюду девки и мальчишки — среди них были те изобретатели чудовищных сладострастии, которых он называл «спринтриями» (sprinter — эластичный браслет по-латыни. И. К.) -наперебой совокуплялись перед ним по трое, возбуждая этим зрелищем его угасающую похоть. Спальни, расположенные тут и там, он украсил картинами и статуями самого непристойного свойства и разложил в них книгу Элефантиды, чтобы всякий в своих трудах имел под рукою предписанный образец. Даже в лесах и рощах он повсюду устроил Венерины местечки, где в гротах и между скал молодые люди обоего пола предо всеми изображали фавнов и нимф.

За это его уже везде и открыто стали называть «козлищем», переиначивая название острова (Capra — коза по-латыни И. К.)…

… отказанную ему в завещании картину Паррасия, изображавшую совокупление Мелеагра и Аталанты, он не только принял, но и поставил в своей спальне, хоть ему и «предлагалось на выбор получить вместо нее деньгами, если предмет картины его смутит».^{565}

Вспоминая бережливость Тиберия, воспринимаемую современниками зачастую как скаредность, его умение считать и копить деньги, нельзя не поразиться пренебрежением суммой в миллион сестерциев за какую-то соблазнительную картинку, пусть и известного мастера, пусть и очень уж вольного содержания… Это, пожалуй, самое убедительное свидетельство того, насколько неудержимая старческая похоть овладела императором.

Когда же от созерцания дряхлеющий принцепс пытался перейти к делу, то здесь возраст неизменно давал себя знать и старик терпел естественную неудачу, приходя в напрасную ярость, никак не могущую ему помочь получить желанное наслаждение, но крайне опасную для жертв его бессильной страсти…

«Измывался он и над женщинами, даже самыми знатными: лучше всего это показывает гибель некой Маллонии. Он заставил ее отдаться, но не мог добиться от нее всего остального; тогда он выдал ее доносчикам, но и на суде не переставал ее спрашивать, не жалеет ли она. Наконец, она во весь голос обозвала его волосатым и вонючим стариком, похабной пастью, выбежала из суда, бросилась домой и заколола себя кинжалом. После этого и пошла по устам строчка из ателланы, громкими рукоплесканиями встреченная на ближайшем представлении: «Старик козел облизывает козочек!»^{566}

Невозможно возразить, и слова Маллоны, и строка комического куплета совершенно справедливы. Тиберий заслужил их полностью.