Тибет и далай-лама. Мертвый город Хара-Хото

И все же состоявшийся в октябре пересмотр состава экспедиции не означал ее ликвидации. Доступные нам архивные документы, к сожалению, не дают ответа на вопрос: какие события, происшедшие в период между 18 октября и 27 ноября 1923 г., подтолкнули Кремль к принятию столь радикального решения. Ссылка на некое «осложнение международных отношений», содержащаяся в телеграмме Н. П. Горбунова, – то, что впоследствии Козлову объяснят как давление англичан на китайское правительство с целью недопущения русской экспедиции в Тибет, – представляется малоубедительной. В английских архивах отсутствуют какие-либо документы, позволяющие говорить о подобной интриге британских властей. Дело, по-видимому, было в чем-то другом. Возможно, НКИД насторожило сообщение Д. Убугунова о том, что Козлов намеревается провезти в своем караване (по просьбе тибетцев) партию оружия для Далай-ламы, или же у ГПУ появился какой-то новый компромат на Козлова и его окружение?

Еще одна возможность – объяснение академика Ф. И. Щербатского (побывавшего в Урге летом 1924 г.), содержащееся в его письме С. Ф. Ольденбургу: Козлов повздорил с участниками «настоящей экспедиции» – с сотрудниками «Борисова-алтайца» – и именно поэтому был отозван Москвой. Поводом для ссоры могло послужить, например, то, что НКИД отобрал у Козлова столь необходимого ему бурята Б. Мухрайна и включил его в состав экспедиции С. С. Борисова. Версия Ф. И. Щербатского, при всем ее правдоподобии, однако, не находит подтверждения в путевом дневнике Козлова, отражающем все перипетии «ургинского стояния» экспедиции и изобилующем многими весьма пикантными подробностями.

Решение Центра, хотя и было тяжелым ударом для Козлова, не сломило его воли. Уже на следующий день (28 ноября) П. К. отправил в Москву в СНК телеграмму, в которой просил правительство оставить его отряд в полном составе в Монголии до будущей весны, полагая, что к тому времени «могут уладиться международные осложнения». Свою просьбу Козлов мотивировал чисто финансовыми выкладками – продажа или сдача в аренду 60 верблюдов равносильна потере половины их стоимости; перевозка же имущества по обледенелой горной дороге только в Троицкосавск сопряжена с риском и требует огромных расходов. И вот потянулись «страшные, томительные дни ожидания» ответа из Москвы. Между тем вынужденные зимовать в Урге участники экспедиции не теряют времени даром – занимаются исследованием природы окрестностей столицы Монголии, собирают этнографические и естественно-исторические коллекции; С. А. Кондратьев, ставший после отъезда С. А. Глаголева старшим помощником Козлова, изучает музыкальный фольклор монголов[361].

Прибывший в Ургу в начале января 1924 г. советский полпред А. Н. Васильев сообщает П. К. безрадостную новость – в Центре вопрос об экспедиции поставлен ребром: «Быть или не быть, вернуть экспедицию или не вернуть?». Козлов, хорошо понимая весь драматизм ситуации, необходимость предпринять какие-то экстренные меры, 16 января пишет письмо Н. П. Горбунову, а через две недели, заручившись поддержкой явно симпатизирующего ему А. Н. Васильева, посылает в Москву Е. П. Горбунову. На эту поездку теперь вся надежда. О результатах своего «дипломатического вояжа» Е. П. Горбунова рассказала П. К. уже по возвращении в Монголию в мае 1924 г.[362]: «Когда я приехала, я узнала, что экспедиция задержана не временно, но полная ее ликвидация прошла по всем инстанциям еще в ноябре месяце, и нашего возвращения ждали, не считая нужным отвечать на телеграммы.

Таково было положение дел. Я поняла, что нужно развить максимальную энергию, чтобы добиться хоть каких-нибудь благоприятных результатов, и начала действовать, и сама непосредственно, и через брата, которого воодушевить снова и доказать ему необходимость возрождения экспедиции было очень трудно. Пришлось выступить с докладами в нескольких учреждениях. Я наткнулась на полную осведомленность, поразительно точную, и очень недоброжелательное отношение к Вам лично. За нами наблюдали, что вполне понятно и можно было предполагать давно, с первого дня нашей поездки и вплоть до Урги, как и за Вами в Харбине. Не нравился общий уклад нашей экспедиционной жизни, весь ее строй, не современный, Ваше обращение с людьми, не нравились более крупные вещи, о которых писать я не буду, а скажу лично, что и послужило отчасти причиной для запрещения двигаться за пределы Монголии. По мнению лиц, от которых зависит судьба экспедиции, экспедиция должна быть выразителем идей Советской России, а не осколком старины. В научную работу не вмешиваются, хотя и интересуются ею очень… Внутренний уклад считают неподходящим, не соответствующим современности. В общем должна сказать, что летняя работа отвоевана с громадным трудом и на нее будет обращено очень большое внимание при рассмотрении осенью дальнейшей судьбы нашей экспедиции…»