Работа над этой книгой принесла мне много радости. Я надеюсь, что найдутся те, кто также будет читать и изучать ее с радостью. Смерть и умирание – это только на первый взгляд мрачная тема, в ней есть своя чудесная и поразительная сторона. Тибетские мыслители разработали уникальный способ воззрения и проникновения в это, путь, где на каждом шагу и смех, и слезы. Они хорошо понимают мрачность и трагедию смерти, но они также видят в ней свет и свободу. Их отношение настолько же идеализировано, насколько и реально, полно надежды и печали. За 12 лет, проведенных с тибетскими беженцами в Северной Индии, я был свидетелем смерти многих светских людей и монахов и видел реакции тибетцев. Глубина, с какой эта культура вжилась в исповедуемую ею философию, поистине трогает. Однажды в Бодхгайе Далай-лама проводил неделю проповедей и посвящений, и более ста тысяч человек собралось там из разных гималайских княжеств. Там рождались дети и умерло несколько стариков. Однажды вечером я увидел старика, сидящего под деревом. Он сидел спокойно и безмятежно, тихо повторяя свои молитвы и радуясь счастливой судьбе, что оказался в таком святом месте, как Бодхгайя, в столь замечательный момент. Он взглянул на группу, с которой я был, и наградил нас лучезарной улыбкой, а спустя несколько минут, все так же сидя в медитационной позе, прислонился спиной к дереву и скончался. Его лицо выражало совершенное удовлетворение. Когда его семья узнала, что он умер, они послали за семейным ламой. Тот пришел еще с несколькими ламами, и они начали читать нараспев молитвы и медитировать, расположившись вокруг мертвеца, но оставив его также сидеть под деревом. На рассвете они положили его на носилки и отнесли на берег реки. Там в присутствии семьи останки кремировали. После кремации семья собрала пепел и развеяла его под деревьями, что растут у великого храма в Бодхгайе, проронив несколько молчаливых слез. В полдень они вернулись на проповедь Далай-ламы, как будто ничего не случилось, но, видя, как они слушают беседу Далай-ламы, каждый мог почувствовать их осознание потери своего деда, осознание, принимающее потерю с такой красотой, силой и достоинством, которые напоминали выражение удовлетворения, бывшее прощальным приветом этого старика своему народу.
Тибетцы – сильный, сердечный и здравомыслящий народ, а их культура – одна из наиболее духовных культур, существовавших на земле за ее писаную историю. Я испытываю огромное удовольствие, живя с ними столько лет и имея честь знать Далай-ламу и четырех его гуру – ныне все четверо уже скончались, – и чувство ответственности за то, что́» столь долго изучал с величайшими учителями, пришедшими из Страны снегов[439]
. Невозможно ни выразить испытываемое мною уважение к этим редким образцам человеческой природы, ни отплатить за доброту, выказываемую ими в течение многих лет, но в знак уважения и моей глубокой благодарности я посвящаю этот труд им, а также памяти покойного д-ра У. И. Ивэнса-Вентца, первым осуществившего точные переводы тибетских материалов для Запада и заложившего основы для многого, что совершилось с тех пор в области тибетологии.В завершение я хотел бы добавить замечания о системе транслитерации санскритских и тибетских терминов и имен. Я не использовал диакритических знаков в санскритских словах в самом тексте. Мне кажется, что они только создают помехи для читателя, не знающего, что с ними делать, а знающий санскрит в них не нуждается.
Тибетские слова всегда создают проблему при транслитерации. По всему тексту я привожу их только так, как они произносятся. Транслитерация (воспроизведение по буквам) используется только в примечаниях и словаре. Тибетский язык изобилует непроизносимыми префиксами, суффиксами, подписными и надписными буквами, и правила их произношения непостижимы. Например,
Глава I
Те, кто подлинно преданы философии, заняты, по сути вещей, только одним – умиранием и смертью.