Тибетский лабиринт

– В отличие от английских коллег, я прекрасно знаком с этой сказкой, – усмехнулся Крыжановский. – Помнится, Братец Кролик прекрасно управился не только с чучелком, но и с самим Братцем Лисом. Это так, к слову, а что касается твоего рассказа, одного не пойму – зачем Гильшеру понадобилось малоизвестное и не обладающее какой-либо силой Общество Туле? Ведь в нём собрались сущие маргиналы: бароны-самозванцы, медиумы, безумные изобретатели и этот…, контуженный? На кой Гильшер поднял их всех из грязи, дав в руки власть и деньги?

– На самом деле, Герман, ты задал очень трудный вопрос. Не только трудный, но и страшный. Правдивый ответ, возможно, прозвучит нелепо, – Ева прикрыла глаза и стала тереть виски, собираясь с мыслями. Внезапно скрипнула входная дверь, девушка вскинула глаза и облегчённо воскликнула: – Вот кто может дать нам все ответы!

Прежде, чем Крыжановский успел повернуть голову к двери, послышалось:

– Гляжу, ошиблась я! Выдюжил, мурш^[109], не помер, значится кровь в жилах не жидкая, а прежняя – горячая. Оно и понятно, богатырского роду-племени как-никак.

Сказано было по-русски, за исключением непонятного «мурш». А голос оказался знакомый, жгучий – тот, что слышался под лавиной и который вернул, почитай, с того света.

Глава 2

Два возраста глумливой дакини

24 июня 1939 года. Тибет.

Обладательницей примечательного голоса оказалась ни кто иная, как приснопамятная госпожа Шурпанакха, которую Герман лишь мельком видал на симпозиуме в Берлине, зато вспоминал с тех пор неоднократно. Особенно въелись в память глаза – чёрные, жгучие – под стать голосу. Увы, внешность старухи подкачала: скрюченное тело, тёмная, в многочисленных пятнах, морщинистая кожа, узловатые пальцы, стискивающие кривую клюку. Право, жизнь человеческая слишком коротка, чтобы успеть так состариться. Рядом со старухой застыла фигура господина Каранихи.

Бабка, между тем, продолжала разглагольствовать:

– Думала, при смерти человек, в бреду мечется. Иду-поспешаю, мази-отвары несу, вдруг, чу-у, из окна мужеский хохот: га-га-га, а следом девчоночий: хи-хи-хи. Правильно люди говорят: любовь – лучшее средство от всяческой хвори. Поинтересуюсь, что тебя так рассмешило, ракло^[110], чай, с переломанными рученьками-ноженьками не шибко на смех разбирать должно?

Герман поглядел на Еву – та успокаивающе улыбнулась, мол, старухе вполне можно доверять.

– Спасибо вам, матушка, – сказал профессор благодарно. – За лечение спасибо и за участие, но в особенности – за то, что дышу! А смеялись мы над тем как немцы, русские и англичане пытаются водить друг друга за нос, а в результате сами оказываются в дураках.

– Смотри, какой вежливый выискался, – крякнула бабка. – Только учти, за то, что дышать заставила, благодарить не надо – долг на тебе! А кто пока в дураках сидит – это бабушка надвое сказала. Знаешь сказ про смех без причины? Раз по дурости навредил, придётся уж расстараться и исправить содеянное. Ты – человек учёный, профессор, небось, слышал про закон кармы? То-то же! Кто просил Узелок развязывать?

– Какой такой узелок, матушка? – подивился Герман.

– Правильный такой Узелок, дило^[111]! Его иначе ещё лабиринтом называют, – старуха стукнула об пол клюкой. – А я, старая, тоже хороша: привыкла к мысли, что узелок испокон веку развязать никому не удавалось – мечами рубили, это да, а головой – ни в жисть, вот и поплатилась, переиграл меня проклятый Антихрист и Крокодил!

– Матушка, вы говорите загадками, я не совсем понимаю…

– Беда в том, что Крокодил в тебе не ошибся, а я так всякий раз ошибаюсь, – вместо ответа зло буркнула старуха. – Вот и нынче – думала, вежливый, а ты пожилому человеку даже присесть не предложил, или не заметил какие у меня ноги больные?

Герман спохватился, дёрнулся на лежанке, но изломанное тело так взорвалась болью, что вместо извинений из уст вырвался лишь глухой стон.

– То-то же, – злорадно ощерилась Шурпанакха. – Думал, раз у самого нигде не болит, значится, и о других думать не след? Одним словом – дило, дурак, хоть и профессор!

– Герман, ещё раз шевельнёшься, и я тебя привяжу к лежанке, – пообещала Ева.

А вредная старуха, поддерживаемая под локоть безмолвным господином Каранихи, медленно и с усилием дотащилась до лавки, кряхтя, опустилась на неё, расправила тёмные свои одежды, длинным, отвратительным языком облизала губы и давай бубнить под нос:

– Только такой неприкаянный и мог Узелок распутать: между миров он застрял, между жизнью и смертью побывал, между добром и злом потерялся, между богом и чёртом толком не выбрал! Ни то, ни сё, Дурак^[112], одним словом или Джокер, по-современному! Порядочный игрок на такую фигуру ставку делать не станет, нипочём не станет, порядочному игроку сия фигура – лишь помеха. Ну, да ладно, вражьей силе сослужил службу – значится, и мне послужит исправно.

Герман жадно слушал, но, сколько ни пытался, смысл бабкиных слов уразуметь так и не смог. А старая карга, видимо, убедив саму себя в чём-то одной ей ведомом, удовлетворённо высморкалась в неожиданно чистый платок и объявила: