Tiffani Rayz Svyatoy Greshniki 5

Кингсли усмехнулся поверх бокала со скотчем.

- Ты сказала, а не я. Но сомневаюсь, что он один из них. Или вообще сабмиссив.

- Тогда почему он хочет делать все, что я ему говорю?

- Потому что он ванильный подросток, отчаянно пытающийся угодить и

отчаянно пытающийся удержать тебя. Мужчины сабмиссивы подчиняются из-за

желания, а не от отчаяния. И парень влюблен в девушку, которая влюблена в другого,

- второе самое отчаянное создание на земле.

- А кто первый?

- Мужчина, влюбленный в мужчину, который влюблен в другую женщину.

Элеонор засмеялась. Кингсли - нет.

- Я не знала, что у меня могут быть такие чувства. Они не похожи на любовь к

Сорену. У меня будто второе сердце, и я не знала о его существовании, пока не

встретила Вайета. Не знаю, можно ли так с одинаковой силой заботиться о двух людях

одновременно.

- Добро пожаловать в полиаморию. - Кинсли поставил свой напиток.

- Полиаморию?

- Поли - значит много. Амор - любовь. Иметь больше чем одного любовника -

обычное явление в нашем мире. Я не имею в виду любовника только в сексуальном

плане. Я говорю о любви к двум людям.

- Звучит как ночной кошмар.

- Разве не Оскар Уальд сказал, что в жизни есть только две настоящие трагедии

— когда получаешь то, чего хочешь, и когда не получаешь? Полиамория - трагедия

получения всего и сразу. Но все же лучше моногамии, oui?

- Я чувствую себя... ужасно. - Она посмотрела на рояль и закрыла лицо руками. -

Но я не могу остановиться. Каждый день я говорю себе: «O Holy Night» на фортепиано, красные и зеленыеЛадно, сегодня я порву с

Вайетом». И каждый день не делаю этого. Прошлой ночью мы дурачились. Мы даже

спали вместе. Я никогда ни с кем не делала этого - спала в одной постели. Без секса,

но я этого хотела. Я хотела привязать Вайета и заставить его умолять... - Она

выдохнула через нос. - Черт, я сказала это вслух?

Кингсли только улыбнулся.

- Да.

- Прости.

- Не извиняйся. Никто в этой комнате тебя не осудит. Сегодня я трахался с двумя

разными людьми. И, вероятно, потрахаюсь с третьим еще до окончания этой ночи.

- Это должно как-то облегчить мои страдания, но нет. Хотя, немного завидую. -

Она попыталась улыбнуться.

182

Святой. Тиффани Райз

- Это должно облегчить твои страдания. Он знал, что это произойдет. Я бы

сказал, он хотел этого.

- Сорен хотел, чтобы я влюбилась в кого-то другого?

- Думаешь, он заставляет тебя столько ждать только для того, чтобы помучить

тебя?

- Ну, да.

- Это лишь часть. - Кингсли откинулся на спинку и закинул длинные ноги в

сапогах на спинку софы и скрестил их в лодыжках. - Но правда в том, что он любит

тебя. И он католический священник. Он не может на тебе жениться. Не может

подарить детей. Не может держать за руку, пока вы гуляете по Вашингтон Сквер

Парку, и целовать под фонарем во время снегопада, на виду у всего мира. И если это

то, чего ты хочешь, он хочет, чтобы у тебя это было. Секс привяжет тебя к нему. Ты

проведешь ночь в его постели и никогда не захочешь ее покидать. Если собираешься

выбраться, тебе нужно сделать это сейчас, пока не стало слишком поздно.

- Я хочу их обоих.

- Позволит ли le prêtre, позволит ли твой мальчик?

Она покачала головой.

- Нет. Он категорически против. В первый день он хотел знать все о Сорене.

Теперь он морщится при одном упоминании о нем.

- Тогда тебе придется сделать выбор. И сделать его в ближайшее время и

однозначно.

- Однозначно?

Кингсли поставил бокал на столик и ловкими пальцами быстро расстегнул белую

рубашку. Он отодвинул ткань в сторону, обнажая большой шрам, который выглядел

еще свежим.

- Пулевое ранение, - объяснил он. – Чуть не убила меня. Но не сам выстрел. Пуля

раздробила ребро. Пришлось доставать тридцать кусочков серебра. Хочешь застрелить

кого-нибудь? Будь добра сделать это четко. Вошел и вышел, напролом. Без надежды.

- Без надежды? Кинг, это жестоко.

- Ты говоришь, он начинающий писатель. Тогда сломай его. - Кингсли отпил

скотча и усмехнулся. – Это пойдет на пользу его творчеству.

Он начал застегивать рубашку, но Элеонор остановила его, прижав ладонь к его

груди. Она прижала ладонь к шраму. Кингсли не выглядел удивленным, когда она

прикоснулась к нему. Не удивлен, но и не недоволен.

- В моей школе была монахиня, и она всегда говорила: «O Holy Night» на фортепиано, красные и зеленыегде нет надежды, там

ад», - сказала Элеонор, скользя пальцем по линии шрама. Она не могла представить,

сколько боли пережил Кингсли, как он выжил с такой раной. Но он был по-своему

прекрасен, этот шрам. Она почти хотела его целовать.

Кингсли накрыл ее ладонь своей.

- Значит, твоя монахиня никогда не была влюблена в того, кого не могла

получить. Если тебе дорог этот мальчик, не давай ему надежды.

Он поднял руку и провел по ее нижней губе большим пальцем.

- Я знаю тебя, Элли, - сообщил Кингсли, его голос был настолько низким, что

манил ее к нему, так близко, что они могли поцеловаться, если бы один из них