Тигана

Если бы была жива его мать, все могло быть по-другому. Но ферма в Азоли, куда Гэрин из Нижнего Корте привез своих троих сыновей, была безрадостным местом и подходила разве что для близнецов, которым хватало общества друг друга, и для такого человека, каким постепенно стал Гэрин среди почти безжизненных равнин. Она не могла стать источником духовной пищи или светлых воспоминаний для сообразительного, одаренного живым воображением младшего ребенка, способности которого, как бы они потом ни проявились, не имели ничего общего с возделыванием земли.

Узнав от Менико ди Феррата, что голос Дэвина способен на большее, чем пение деревенских баллад, они все испытали некоторое облегчение и распрощались с ним ранним весенним утром, стоя под неизбежным серым дождем. Его отец и Нико едва успели сказать слова прощания, как уже двинулись к реке проверить ее уровень. Но Повар задержался и неуклюже ткнул своего странного младшего брата кулаком в плечо.

— Если с тобой будут плохо обращаться, — сказал он, — ты можешь вернуться домой, Дэв. Места хватит.

Дэвин запомнил и то, и другое: мягкий толчок в плечо, который с годами приобрел большее значение, чем пристало такому жесту, и сопровождавшие его слова, быстро произнесенные грубым голосом. По правде говоря, он действительно помнил почти все, кроме матери и жизни в Нижнем Корте. Но ему было меньше двух лет от роду, когда она погибла во время боев, а всего через месяц Гэрин увез своих троих сыновей на север.

С тех пор он помнил почти все.

Если бы Дэвин любил биться об заклад, — а он не любил, этот след оставила в его душе осторожная Азоли, — то мог бы поставить кьяро или астин на то, что уже много лет не испытывал такого отчаяния. С той поры, если говорить правду, когда ему казалось, что он вообще никогда не подрастет.

Что нужно сделать, мрачно спрашивал себя Дэвин, чтобы получить выпивку в Астибаре? Да еще накануне праздника!

Проблема была бы почти смешной, если бы не вызывала такую ярость. Это было делом рук тощезадых губителей радости — жрецов Эанны, как он быстро выяснил в первом же кабачке, где ему отказались продать бутылку зеленого вина из Сенцио. Эта богиня, с жаром подумал Дэвин, достойна лучших слуг.

Дело в том, что год назад, в пылу вечной борьбы за первенство со служителями Мориан и жрицами Адаона, жрецы Эанны убедили марионеточный совет тирана, что молодежь Астибара стала слишком распущенной, а подобная распущенность приводит к беспорядкам. А так как очевидно, что таверны и кавницы являются рассадником распутства, меньше чем через две недели Альберико обнародовал и ввел в действие закон, по которому ни один юноша Астибара до семнадцати лет не мог купить выпивку.

Высохшие, как пыль, жрецы Эанны праздновали — своим аскетическим способом — этот мелкий триумф над жрецами Мориан и элегантными жрицами Адаона: оба эти божества ассоциировались с темными страстями и, что неизбежно, с вином.

Хозяева заведений молча негодовали (негодовать громко в Астибаре было опасно), хотя не столько из-за убытков в торговле, сколько из-за того коварства, с которым этот закон был введен. Он просто возложил на каждого владельца кабака, таверны или кавницы трудную задачу определять возраст клиента. В то же время, если кто-либо из вездесущих барбадиорских наемников случайно зайдет в таверну и ему покажется, что какой-то клиент слишком молодо выглядит, — вот вам еще одна закрытая на месяц таверна и еще один хозяин, посаженный в тюрьму на такой же срок.

Всем шестнадцатилетним астибарцам здорово не повезло. А вместе с ними, как постепенно выяснилось в то утро, и одному малорослому девятнадцатилетнему певцу из Азоли с мальчишеским лицом.

После трех подряд неудачных попыток на западной стороне Храмовой улицы, Дэвин испытал мимолетное искушение перейти дорогу к храму Мориан и изобразить приступ экстаза в надежде на то, что ему поднесут сенцианского зеленого в качестве средства от чрезмерной религиозности. Еще менее рациональной была мысль о том, чтобы запустить камень в окно накрытого куполом храма Эанны и проверить, сможет ли его догнать один из этих бесполых слабоумных жрецов.

Однако он воздержался, как из подлинного уважения к Эанне, богине Имен, так и из-за огромного количества рослых и вооруженных до зубов барбадиорских наемников, патрулирующих улицы Астибара. Конечно, барбадиоров было полно повсюду на Восточной Ладони, но нигде их присутствие не было столь тревожно очевидным, Как в Астибаре, где обосновался сам Альберико.

В конце концов Дэвин пожелал себе заполучить серьезную простуду и направился на запад, к гавани, а затем, повинуясь своему неутоленному желанию, к улице Кожевников. Там, чуть не задохнувшись от зловонного запаха кож, заглушавшего соленый запах моря, в таверне под названием «Птица» ему продал без всяких расспросов откупоренную бутылку зеленого вина еле волочащий ноги трактирщик. Возможно, его подвело зрение в полумраке лишенного окон заведения, состоящего из одной комнаты.