Скоро со скрежетом раскрылись створки ворот, пропуская белобородого остроносого генерала Мукеша — начальника городской стражи. Вот ведь, на именовании его первого сына Шэрхан был, младшей дочери скакуна из своей конюшни в приданое дал, матери лекарство от подагры из Рубистана привозил. А теперь генерал с подозрением на него смотрит и мерно вышагивает навстречу, ведя под уздцы лошадь, на которой под покрывалом у него человек.
Шэрхановы пальцы вспотели вокруг уздечки. Кто там у него? Чьей жизнью его шантажировать хотят? Мать там? Сын императорский? А если Юлу перехватили? Или Багирку?
С колотящимся сердцем Шэрхан наблюдал как генерал Мукеш останавливается, пленника на землю кидает и покрывало сдергивает. Подался Шэрхан вперед да так и замер с открытым ртом. Спутники его тоже слов не находили. Больше всех глаза у Яо были.
Пракаш ведь на земле лежал, побитый и связанный. Все еще в царском шервани, хоть и порванном.
Генерал Мукеш тем временем на колено опустился и голову склонил:
— Перед махараджей Шэрханом колено преклоняю и в верности клянусь. Прошу, прими город и дворец, по праву тебе принадлежащие.
Город за стенами взорвался криками: «Тигр! Тигр! Тигр!»
Шэрхан сглотнул.
Бедренец.
Вот тебе и танцы.
19
— Измываться пришел?
— В глаза посмотреть.
Поднял Пракашка голову, усмехнулся сквозь разбитые губы:
— Одного глаза достаточно будет?
И в самом деле, переусердствовали в своем рвении генералы. Сидел Пракашка на бок, то ли ребра сломанные оберегая, то ли плечо. А может, нога, что с рождения до колена сухая, снова заныла.
Ступил Шэрхан поближе, но Пракашка отшатнулся. Шаркнули по каменному полу сапоги золоченые с изогнутыми носками. Шэрхан сел напротив, темницу оглядывая. Вот ведь, ничего общего замок джагорратский с дворцом императорским не имеет, а темницы как два горчичных зернышка похожи. И капает что-то так же в углу, и за стенкой так же стонут. Вдохнул Шэрхан — даже запах ссанья похож.
— Ну? Посмотрел в глаза? — спросил Пракашка. — Что увидел?
— Не знаю. Знаю только, что брата в них нет. Зверь какой-то, что люд простой на части рвёт, джунгли ради забавы поджигает, несогласных семьями на колья сажает. Что тебя так взбеленило? Хотел корону — вот она, на голове сидела. Что не нравилось? Зачем столько жизней загубил?
— Не слушались по-другому, — огрызнулся Пракаш. — Думал, стану махараджей, забудут все про вас, никто сравнить не посмеет. Всю жизнь ведь в тени ваших тюрбанов живу. Надоело.
— Наших тюрбанов?
— Да уж конечно. Ты, Бала, Арджун, Раджеш, остальные — все вы, сильные да красивые. Один я — урод и калека.
— Неправда это. Никто так про тебя не думает.
— А издевались всю жизнь? Тоже не поэтому? Всё детство от вас по углам прятался.
— Да я никогда…
— В погребе на три дня запер. Скажешь, не было?
Замолчал Шэрхан. Как вырос, научился врать себе, что случайность это была. Да ведь любая ложь рано или поздно вскроется. Даже та, в которую сильно веришь.
— Прости…
— Чего уж. Не самое ты говно был. Вон Бала однажды на стрельбище к мешку с сеном вместо цели привязала. Сказала, будет меткость свою проверять. Три раза в мешок попала, один раз-таки руку прострелила.
Закололо на сердце. Во лбу заныло. Провел Шэрхан рукой по лицу.
— Но ведь было и хорошее? Все джунгли вместе облазили. Змей сачками ловили. В океане с дельфинами плавали. Я ведь жизнь тебе тогда спас, на себе из леса приволок.
— А кто меня соревноваться заставил? Говорил тебе, не могу с ногой быстро верхом ездить. Но ты не слушал. Никто не слушал. — Поморщился Пракаш, ногу поудобнее переложил. — Давно это было. Думал, изменится все с короной. Не отбирал ведь её у тебя — по праву моя. А только хуже стало. Что бы ни сделал — мне всё Тигр да Тигр. И того бы ты помиловал, и этого бы застыдил, и с асурами бы договорился. Задрало. Абиману всё советовал отравить тебя, да Сколопендра вымолила отослать, вот и продал, как возможность появилась. Но и это не помогло. Каждый день кто-то тебя поминал. Так пристало, что поклялся: кто хоть раз твоё имя скажет — убью. Вот и смотри. Первыми друзья твои полегли, потом все любовники, а дальше уж как пошло. Ни дня палачи без работы не сидели. А всё ты виноват.
Поднял Шэрхан глаза, слезами застланные:
— Я?
— А кто же? Дурака-то легко любить. Ты думаешь, доброму такому просто править? Обнимешь всех — и мир? Да ведь они корону на тебя напялили, потому что использовать тебя легко. Тебе скажи,