Тигр скал

— Знаешь,— заговорил он, помолчав,— после ги­бели Михо я постоянно думаю о жизни и смерти. И сон у меня стал неспокойный, тревожный, чего раньше никогда не было. И вообще я чувствую себя так, точно мне отсекли одно плечо, понимаешь... Чем больше я думаю, тем отчетливей сознаю, что все для меня утрачивает смысл... Я отгоняю от себя все эти мысли, на какое-то время мне удается забыться, жить, как прежде, с увлечением, чего-то ждать, чего-то доби­ваться... но это только на время, а потом снова... Потом я чувствую, что меня не увлекают, как прежде, горы, и ничего меня не радует... Может, это моя сла­бость. Да не может быть, а точно, моя слабость, но это так, и ничего с этим поделать я не могу. Белый старец был очень сильным и жизнелюбивым человеком. Ведь по времена его молодости в наших горах господствовал закон кровной мести. Сколько бессмысленных смертей он видел, сколько жестокости, но ведь не потерял он интереса к жизни, не постарел сердцем. Он по-молодому любил скалы, горные кручи с турьими тропами, зверье любил, любил людей, природу... Помню его улыбку — чуть печальную, порой лукавую, но всегда добрую... Я не перестаю удивляться, как удалось этому человеку, столько перевидевшему, пережившему на своем веку,— я ему ведь было под девяносто,— сохранить такое внутреннее спокойствие и доброжелательность ко всем, ко всему!..

Наша беседа приняла совершенно неожиданную окраску. Слова Михаила озадачили меня. «Что ж это,— подумал я,— и Михаил, сильный, несокрушимый, как скала, думает о таких вещах? И его сердце терзают сомнения и страх?»

В те минуты я вдруг увидел перед собой обыкновен­ного смертного, земного человека, который, как и тыся­чи других, вышел на прогулку по летнему проспекту Руставели. Сейчас это был простой парень с голубыми, как небеса Сванэти, глазами, затаившими глубокую печаль. Это был не Тигр скал, потому что его одолевали мысли о бренности и тщете человеческой жизни,— ведь тигры не думают о подобных вещах! Таким я увидел его тогда, в летний вечер на Руставели...

Мы проходили мимо какого-то магазина, и Михаил остановился перед витриной. Холодный свет люминес­центных ламп лег на его лицо, и оно показалось мне вдруг побледневшим. Показалось или правда он побледнел — не знаю. Я перехватил его взгляд — он смотрел на турьи рога, выставленные в витрине. Исчёрна-серые, хорошо отполированные, в металличес­кой чеканной оправе. Перед ними — корявыми, неразборчивыми цифрами — цена на ярлыке.

— Знаешь, вчера вечером я был в гостях,— заго­ворил он.— Когда тамаде подали рога, я встал и ушел. Меня удерживали, куда, мол, спешишь, и ни один че­ловек не догадался, почему я сбежал. Да и кто бы додумался, что виной тому были рога! Может быть, все это глупости, может, кому-то оно и покажется смешным, иной раз мне и самому не по себе от такой своей... мягкосердечности, что ли, не знаю, что это... но это так.

Я глядел на него с некоторым замешательством, не вполне понимая, но уже догадываясь, к чему он клонит.

— В прошлом году,— продолжал Михаил,— я поднялся на Легвмери. Белый старец все переживал — турьи стада так поредели, что, вероятно, скоро и вовсе не станет туров в Львином ущелье. Ну и вот я нашел местечко, откуда хорошо просматривались Соленые ска­лы, лег и навел бинокль. Лежу, смотрю, жду появления туров. Их не видать. Уже и солнце начало склоняться к западу, а туров нет и нет. Я, отчаявшись, решил было уходить, и тут появились двое. Один — тур-самец, с характерными для самцов рогами, а второй — турёнок, месяцев двух-трех от роду. Матери с ними не было — может, убил ее какой-нибудь горе-охотник. Как бы то ни было, ясно одно: турёнка растит вместо матери отец. Он шел впереди и на своем турьем языке звал малыша следовать за собой.

Увы, чутье подвело его. Откуда-то грянул выстрел. Тур в мгновение ока упал на край утеса и оттуда полетел вниз, на белоснежный ледник. Но это не самое ужасное. Турёнок, перепуганный насмерть, заметался туда-сюда, в страхе угодил головой в расщелину, видно, хотел спрятаться, что ли, да и застрял. Ни туда, ни сюда, не­счастный. Как он мучился, стремясь высвободиться, дергался, но все было тщетно. В конце концов он выбился из сил и повис на собственной голове, как тряпка.

Это было невыносимое зрелище. Я вскочил как ужаленный и помчался вниз. Я бежал, словно сама смерть гналась за мной,— бежал, чтобы успеть спасти несчастное животное. От склона Легвмери до Соленых скал по меньшей мере километров шесть. Я бежал, не разбирая дороги, стремясь выиграть каждый сантиметр, а перед моими глазами стоял беспомощный туренок, болтающий в воздухе ногами в отчаяннейшей схватке с каменной ловушкой.

Я успел.