Тигр снегов

Путь из Гангтока занял около двадцати дней. Ко­гда мы двигались, то двигались очень быстро, во вся­ком случае для этого края, потому что профессор Туччи был нетерпелив и неутомим. Но часто мы оста­навливались около монастырей в поисках интересных вещей. Прежде всего профессора занимали старые книги, рукописи и предметы искусства. Но он вел се­бя не как турист на базаре – он отлично знал, чего хочет, а чего не хочет, и часто ламы поражались то­му, что профессору известно об их сокровищах боль­ше, чем им самим. По вечерам он сидел допоздна в палатке, изучая свои приобретения и делая записи, и страшно сердился, если кто-нибудь мешал ему. В полночь или еще позже он мог вдруг выскочить из палатки и объявить: «Ол райт, я готов. Двигаемся дальше!» И нам приходилось всем подниматься и от­правляться в путь.

Наконец настал великий день. Однажды утром мы увидели перед собой не пыльную степь с уединенными монастырями, а широкую долину между гор и в ней большой город. Мы увидели улицы и площади, храмы и базары, множество людей и животных, а надо всем этим возвышался на краю города большой дворец По­тала, где живет Далай-лама. Мы остановились, я вспо­мнил свои молитвы. Затем мы въехали в Лхасу.

Профессора Туччи здесь хорошо знали по преды­дущим посещениям; нас сердечно приветствовали и предоставили нам просторный дом. Затем последова­ли приемы, устраиваемые правительством и частными лицами, причем некоторые проходили верхом на ло­шадях на открытом месте за городом, – я никогда еще не видел ничего подобного.

Сначала люди никак не могли раскусить меня. Ли­цом я очень похож на тибетца, но одеждой и всем по­ведением отличался от них, и они очень удивились, обнаружив, что я говорю на их языке. Услышав, что я шерпа, они стали расспрашивать меня про горы и восхождения; на одном приеме я беседовал с высоко­поставленными чиновниками и показывал им фото­графии из экспедиции со швейцарцами в Гархвал. Однако больше всего их интересовал Эверест. О дру­гих горах, которые я называл, они никогда и не слы­шали, зато все знали Чомолунгму.

– Как вы думаете, удастся кому-нибудь взять ее? – спросили они.

Я ответил:

– Нет ничего невозможного для человека. Если он будет стараться, то рано или поздно добьется.

Тогда они сказали:

– А вы не боитесь подниматься на нее? Ведь там обитают боги и демоны?

На это я возразил:

– Я не боюсь смерти. Когда ходишь по улицам, легко может произойти несчастный случай. Так чего же я буду бояться на горе?

Самое замечательное из происшедшего в Лхасе была встреча с Далай-ламой. Мы видели его даже не один, а два раза. В Потала нас проводили по множе­ству помещений и переходов в личные покои Далай-ламы, и, хотя он тогда был всего лишь пятнадцати­летним мальчиком, держался он очень приветливо и с большим достоинством. Обычно на него не разре­шается смотреть, в его присутствии полагается сидеть, наклонив голову. Однако профессор Туччи, в качестве старого друга, не только был освобожден от этого правила, но подолгу беседовал с Далай-ламой, и на мою долю выпало счастье стоять рядом и смотреть и слушать их беседу. В конце каждой встречи Далай-лама благословлял нас. Я выходил из Потала, думая о своих родителях и о матери Анг Ламу, и сердце мое было переполнено.

Раз уж я упомянул титул Далай-ламы, то следует разъяснить кое-что известное о нем лишь очень немно­гим на Западе. Ни один тибетец не называет так гла­ву своей церкви, они величают его Гьялва Римпоче. Гьялва означает «победивший» или «одолевший», ина­че говоря, – божество или Будда. Римпоче значит «драгоценный» или «святой». Иногда это второе имя применяется также в отношении других видных лам, но Гьялва употребляется только для самого высше­го – воплощенного божества. Незнакомый с внешним миром тибетец не знает даже, что такое Далай-лама. Для него его вождь имеет лишь один титул – Гьялва Римпоче, драгоценный или священный Будда.

В Лхасе мы встретили также двоих интересных чужестранцев, Генриха Харрера и Петера Ауфшнайтера. Они входили в состав немецкой альпинистской экспедиции на Нанга Парбат в 1939 году, но были захвачены в плен в Индии англичанами в начале войны и интернированы. После ряда попыток им уда­лось бежать. Они совершили труднейший переход че­рез Гималаи и получили разрешение остаться в Лха­се. Обо всем этом Харрер рассказал позднее в своей известной книге «Семь лет в Тибете». Когда я их уви­дел, они уже пробыли там большую часть этого вре­мени, и, хотя полюбили Тибет и были готовы остаться там, им, естественно, хотелось услышать о внешнем ми­ре. Харрер особенно интересовался альпинистскими но­востями; я поделился с ним тем, что знал. Он заметил:

– Вы счастливый человек, Тенцинг. Вы можете ходить куда хотите – в горы, в замечательные экспе­диции. А я был военнопленным, да и теперь остаюсь вроде пленника. Мне, наверное, уже больше никогда не придется совершить восхождение.

Вдруг он улыбнулся:

– А что, если нам с вами пойти в горы – прямо сейчас? Что вы скажете на это?

Мы даже обсудили этот вопрос почти всерьез, но было, разумеется, слишком много препятствий и за­труднений.