Тигровый, черный, золотой

– И цветы! Беспроигрышный вариант. Поэтому Куприянова поставила свои пионы на поток и зарабатывает трудовую копеечку. И кто ее осудит? Продай душу не Люциферу, а Мамоне, и все тебя поймут…

– Тима, ты к ней несправедлив!

Илюшин и Бабкин вздрогнули и уставились на источник голоса.

Из груды брошенной одежды на софе сформировалась фигура – тщедушная старая женщина в рубище. С первого взгляда Бабкин ужаснулся ее лохмотьям. Со второго решил, что это дизайнерский изыск. Голову женщины оползали переплетающиеся змейки косичек, которые на затылке свалялись в подобие земляного кома с торчащими корешками. На смуглом лице беспокойно чернели глаза.

– Вам не надо кормить детей! А Майя – мать, у нее душа матери, вот почему…

Ломовцев легко поднялся из кресла, выгнувшись пупком кверху, точно акробат. Обнял странную женщину за плечи, повел к двери.

– Фая, не сейчас, не сейчас… Пойдем. Выспалась ты, моя хорошая?

– Тима, ты же знаешь: я сплю у тебя как младенец! Перекрестье звездных путей над твоей обителью дарует этому месту благословение…

– Херню-то не пори…

Их разговор около двери перешел в приглушенное бормотание. Бабкин расслышал, что Ломовцев сует Фаине деньги; та отказывалась. «Дети! Мои дети меня прокормят!»

Наконец хлопнула дверь. Ломовцев, вытирая пот со лба, вернулся к сыщикам.

– Это была Фаина Клюшникова? – после недолгого молчания спросил Макар.

Бабкин вспомнил городскую сумасшедшую, о которой рассказывала Мартынова.

– Чудная тетка! – Ломовцев упал в кресло. – Наглухо отбитая. Преподает у детишек, годами ведет свой жалкий кружок, живет на копейки, ученики ее обожают… Ко мне приезжает поспать! Что-то ей в космосе приоткрывается – тогда она узнает, что должна набраться новых сил. И ведь ни одна сволочь за нее не заступилась, включая меня! Ульяшин и Колесников – единственные, кто о ней заботится! Мне как-то довелось побывать в ее подвале. Там завалы! Горы картин! Половину тараканы сожрали…

– Как – тараканы? – изумился Бабкин, забыв о своем статусе молчаливого привидения.

– Фаина часто гуашь использует, а гуашь – сладкая… Таракашечки и крысы ее объедают. У них, наверное, праздник, когда старая дура очередную работку сносит вниз. Это, правда, раз в году случается, по четным пятилеткам. Она же должна сначала накопить в себе энергию космоса! Эх, кукушечка-кукушка, на кого ж ты свою Фаю покинула!

Судя по тому, что Ломовцев не отреагировал на вопрос сыщика в своей обычной манере, он тоже был ошарашен появлением старой подруги из груды тряпья.

– Подождите-ка, – встрепенулся Макар. – Вы сказали: «Ни одна сволочь не заступилась»… Это что же, Фаина выступила против Бурмистрова?!

Ломовцев насупился и встал. Из низкорослого холодильника достал тарелку с нарезанной колбасой и запотевшую бутылку.

– За Фаю! Чтоб ей, святой дуре, космическую энергию поставляли бесплатно.

Он опрокинул стопку и рассказал. История в его изложении сильно отличалась от бурмистровской.

По словам Ломовцева, ежемесячные взносы в Имперский союз за Фаину платил Ульяшин.

– Никогда не знаешь, в какой момент в самом законченном подлеце проснется человечность, – говорил Тимофей, жуя колбасу. – Пашка – проходимец каких мало! А ведь пожалел дурочку. Они с ней и Колесниковым учились вместе, только на разных курсах… Да, так о чем я? Однажды старую клюшку занесло на выставку. А там как раз Бурмистров развесился. Штук шесть приволок или семь своих… Как бы это, чтобы без грубостей… Сейчас уже не вспомню, что за сюжетики! Конь у реки, баба в бронелифчике… Клюшникова увидела это все и схватилась за сердце. Спрашивает у Ясинского: «Адамчик, за сколько ты продал свою честь и достоинство, чтобы ЭТО оскверняло святые музейные стены?» Она, знаете, умеет высокопарно выражаться. Ясинский молча багровеет – а что ему еще остается! «Адамчик! Но ведь это бесчестье!» – Ломовцев возвел очи горе, изображая Клюшникову. – «Друзья! Коллеги! Неужели мы будем молча взирать на это убожество! Этот срам! Простите, дорогой мой, вы, наверное, хороший человек… – Это она Бурмистрову. – Но творческой компоненты в вас не больше, чем в отрыжке павиана».

Ломовцев опрокинул еще одну стопку, посмотрел на пыльный ряд бутылок и задумчиво сказал:

– Опять же, вот где проявляется помешательство! Нормальный человек что скажет? «Как художник, батенька, вы говно». Я думаю, этой отрыжкой павиана она Бурмистрову причинила особенную душевную боль. Он наехал на Ульяшина с Ясинским и потребовал, чтобы ее отовсюду вышвырнули. «Либо я, либо она!» Надо ли мне вам разъяснять, малыши мои, сколько Ясинский имеет с Бурмистрова – и сколько с Фаины?

Илюшин покачал головой. Антонина Мартынова провела исчерпывающий ликбез.